Флора Шрайбер - Сивилла

— Complejos Аmericanos, — раздраженно бросил Рамон. — Люди, у которых есть реальные проблемы, не нуждаются в том, что вы называете психиатрией. Латиноамериканцы и европейцы не увлекаются этой глупой роскошью психиатрии, как делаете вы, американцы.

Молчание.

— Ты на что-то сердишься, cara? Я чем-то обидел тебя?

— О нет, Рамон.

Она взглянула на его темные волосы, на сверкающие глаза. Complejos Аmericanos. Американские комплексы? Как мало он понимает в этом! Ему никогда не понять переживания, которые осложняли ее существование.

Сивилла встала из-за стола и склонилась к камину.

— Октябрьские дни бывают холодными, — сказала она, разжигая огонь.

— Позволь помочь тебе, cara, — предложил он, вставая на колени рядом с ней.

Она думала: «Я хочу заниматься с ним любовью. Хочу иметь от него ребенка. Если бы только я могла! Но я боюсь. Восемь недель моих страхов заставили бояться и его. Мы обнимались и целовались, но это все. Я хочу большего, и я должна получить большее».

Откликаясь на ее невысказанные желания, Рамон стал ласкать ее. Она прижалась головой к его груди. Он крепко обнял ее и сказал:

— Я измерял, когда у меня была эрекция. Семнадцать сантиметров. Неплохо?

Сивилла нервно улыбнулась и вспомнила, что привыкла думать, будто любовь ранит. Что когда люди любят тебя, они бьют тебя и запихивают в тебя фонарики и бутылочки. Она тут же отбросила эти мысли как относящиеся к эре, когда она еще не могла найти примирения с прошлым.

— Cara, я хочу тебя, — страстно пробормотал Рамон.

— Нет, Рамон, — ответила она, все еще содрогаясь от желания, и высвободилась из его объятий.

Он вновь притянул ее к себе и начал торопливо расстегивать молнию на платье. Сивилла покачала головой, застегнула молнию и перебралась на диван.

— Я люблю тебя, Сивилла, — сказал он.

— Я тоже люблю тебя, Рамон. И потому я говорю «нет».

— Но я не понимаю, — запротестовал он.

— Я знаю, что ты не понимаешь, — ответила она. — Я боюсь.

— Боишься меня, Сивилла? — удивленно спросил он. — Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя. Но у меня есть основания бояться.

Рамон взглянул на нее одновременно с недоумением и нежностью. Стремясь достичь своей цели, он в то же время был готов защитить Сивиллу от ее страхов. Он тихо сказал:

— Возможно, сегодня неподходящее время.

Он надел пальто и подошел к двери.

— Завтра вечером, — сказал он. — Опера. Я позвоню тебе в шесть. Сначала мы пообедаем где-нибудь, где еще не были.

Он поцеловал кончики ее пальцев и вышел.

Когда за ним закрылась дверь, Сивилла подумала: что, если он больше не вернется? А что, если он вернется?

В следующее воскресенье Сивилла и Рамон прогуливались по Центральному парку. Камень, мимо которого они проходили, напоминал Сивилле о ее устойчивости. Голые ветви деревьев напоминали ей о сброшенной шелухе. Сказать, сколько из ее «я» успели слиться вместе, было так же трудно, как сосчитать шуршавшие под ногами листья.

— Ты тихая сегодня, mi amor [13] Любовь моя (исп.). , — заметил Рамон.

— Я размышляла об опавших листьях и о неколебимости этого камня, — ответила она.

— Моя малышка поэтична, — заметил он.

— В детстве я писала стихи, — призналась Сивилла.

Рамон предложил покататься в коляске, запряженной лошадьми.

— В конце концов, — пошутил он, — я гость в вашей стране.

Когда они тронулись с места, Рамон достал из кармана небольшую коробочку, завернутую в белую бумагу и обвязанную голубой ленточкой.

— У меня есть кое-что для тебя, — сказал он, раскрыв коробочку.

У Сивиллы захватило дух, когда он достал из коробочки кольцо с бриллиантом и рубином и надел ей на палец.

— Мы недолго будем ходить обрученными, — сказал он. — Мы сразу поженимся. Ты поедешь со мной в Боготу к моим детям. Потом мы вернемся в Штаты вместе с нашей семьей. Ты довольна?

Разрываемая противоречивыми чувствами, Сивилла молчала. Этих детей она хотела, кажется, даже больше, чем самого Рамона. Если бы она стала их матерью, она была бы добра к ним, ограждала бы их от всего того, что довелось испытать ей. Все, что еще недавно казалось совершенно недостижимым, оказалось доступным, как это кольцо, которое надел ей на палец Рамон.

— Ты ничего не говоришь, — встревоженно заметил он. — Почему ты молчишь?

Некоторое время был слышен только стук копыт.

— Мы ненадолго задержимся в Боготе, — объяснил Рамон. — Ты не успеешь почувствовать тоску по родине.

Какую тоску по родине? Она была готова отправляться прямо сейчас. Ей хотелось выйти замуж за Рамона, помогать ему растить детей.

— Мне нужен ответ прямо сейчас. У нас очень мало времени, cara, — умоляюще проговорил Рамон. — Дети не могут ждать. Им нужна мать.

Конфликтующие эмоции все еще не позволяли Сивилле хоть что-то ответить. Рамону она казалась серьезной, погруженной в раздумья. Она приоткрыла рот, словно желая что-то сказать, и вновь стиснула губы.

— С тобой все в порядке? — встревоженно спросил Рамон.

Сивилла начала дрожать. Она боялась решительно менять свою судьбу.

— Ты должна ответить «да», — настаивал Рамон. — Это «да» я вижу в твоих глазах уже много недель.

Наконец Сивилла произнесла тихим, срывающимся голосом:

— Я люблю тебя, Рамон. Я хочу выйти за тебя замуж и помогать растить твоих детей. Но я не могу.

Сбитый с толку, он воскликнул:

— Почему? Кто может помешать нам?

Сивилла молчала. Она не могла сказать ему, что, хотя не существовало мужа или любовника, который встал бы на их пути к счастью, им могли помешать другие люди. Рамон высмеял бы ее, если бы она призналась ему в том, что у нее расщепление личности. Он был таким же, как весь остальной не понимающий ее мир. Можно рассказывать людям о любых других болезнях, даже о других душевных болезнях, но эту она должна таить от всех, кроме нескольких человек.

— Твой ответ, cara?

— Дай мне время, Рамон, — попросила Сивилла.

— У нас нет времени, Сивилла. Это нужно сделать сейчас. Детям нужна мать. Я хочу, чтобы матерью им стала женщина, которую я люблю.

«Время, — с отчаянием подумала Сивилла. — Время всегда наносило мне предательские удары». Вслух же она спросила:

— Но почему мы не можем подождать?

— Неужели ты не понимаешь? Мне не присудят детей, если у меня не будет жены. И я не могу привезти их сюда жить, если у меня не будет жены-американки.

Содержание сказанного Рамоном стало вдруг пугающе ясным. Ему нужна была мать для детей, но она должна быть американкой без комплексов. Кто будет воспитывать этих детей? Не одна Сивилла, а Пегги, Марсия, Ванесса, Мэри, Майк и Сид. Рамон никогда не понял бы этого.

— Это нужно сделать сейчас, — выпалил Рамон.

Эти «другие» находили внутри ее свое место. Она выздоравливала. Однако, несмотря на то что она достигла порога, она еще не переступила его. Подарок в виде отрезка времени мог бы спасти эту любовь, но Рамон ставил ей ультиматум: сейчас или никогда.