Флора Шрайбер - Сивилла

Остановившись, она осторожно вытащила из-под письменного стола небольшой стул красного дерева и чинно присела на его краешек. Отчет, который она дала о себе, был кратким, основанным на фактах, лишенным эмоций. Это производило такое впечатление, будто пациентка сообщает о себе сведения при поступлении на работу, а не разговаривает с врачом, к которому она вернулась, сильно желая этого и приложив к тому огромные усилия. Такие темы, как учеба в колледже и ее окончание, преподавательская работа, трудотерапия, выставки работ, невозможность пройти курс психоанализа, рекомендованный доктором Уилбур еще в Омахе, и даже смерть матери, упомянутая без всяких эмоций, заполнили этот застывший от холода час.

Та же стужа сохранялась и когда Сивилла рассказывала о Стенли Макнамаре, учителе английского языка, вместе с которым она работала в Детройте до самого переезда в Нью-Йорк. Хотя их отношения созрели до такой степени, что Стен сделал Сивилле предложение, рассказывала она о нем холодно, как мог бы рассказывать социальный работник. Очерчивая фактическую сторону их взаимоотношений, избегая интимных подробностей и не упоминая о своих чувствах, она сообщила лишь, что по происхождению он полуирландец-полуеврей, что его отец бросил свою жену, которая позже бросила Стена. Этот «отчет» включал в себя замечания относительно того, что Стен воспитывался в приюте, своими силами пробился в колледж и в дальнейшем опирался лишь на себя самого.

Доктор Уилбур, в свою очередь, больше интересовало то, чего Сивилла не рассказала о Стенли, чем то, что Сивилла рассказала. Настаивать она тем не менее не стала. Прошел уже почти час, а она всего лишь спросила:

— Так чего вы хотите от меня?

— Мне хотелось бы вести занятия по трудотерапии, — ответила Сивилла.

— Мне кажется, вы уже занимаетесь этим.

— И мне хочется выйти замуж за Стена. Но я не уверена.

Когда доктор спросила, хочет ли пациентка встретиться с нею еще раз, Сивилла смущенно опустила голову, взглянула исподлобья и неуверенно сказала:

— Мне хотелось бы приходить к вам для сеансов психоанализа.

Доктор Уилбур была довольна. Сивилла Дорсетт будет интересным субъектом анализа: яркая, образованная, талантливая и в то же время боязливая, одинокая, замкнутая. От внимания доктора не ускользнул и тот факт, что зрачки ее глаз, расширенные от тревоги, были размером едва ли не во всю радужную оболочку.

В течение последующих недель сеансы стали столь важным событием в жизни Сивиллы, что она, можно сказать, жила лишь ради этих утренних встреч по вторникам с доктором Уилбур. Подготовка к сеансам стала ритуалом, в процессе которого Сивилла решала, надеть ли ей серый костюм с розовым свитером, темно-синий костюм с таким же синим свитером или серую юбку с жакетом цвета морской волны. В это же время Сивилла увлеклась частыми паломничествами в Шермерхорн, в университетскую библиотеку психологического факультета, где она погружалась в литературу по психиатрии, особенно в истории болезней. Она изучала симптомы, но отнюдь не из-за любознательности. Чем больше она узнает о симптомах других пациентов, тем более умело, полагала она, ей удастся скрывать симптомы собственные. Совершенно незаметно ее идеей фикс стало скрыть то, ради обнаружения чего она и приехала в Нью-Йорк.

Иногда пациент раскрывается даже во время первого визита. Эта же пациентка, с сожалением думала доктор, даже спустя почти два месяца пряталась, выставляя на поверхность только самый краешек своей сути. На этом краешке находился доктор Клингер, преподаватель живописи Сивиллы, с которым она расходилась во мнениях. Там же обретался Стен, за которого она подумывала выйти замуж, но который во время сеансов производил впечатление какой-то деревянной неживой фигуры. И лишь после терпеливых расспросов пациентки доктор обнажила наконец тот факт, что Стен совершенно ясно — а точнее, неясно, в размытых, уклончивых фразах — предложил брак без секса. «Платонический» — такое слово использовала Сивилла.

Почему, размышляла доктор, умная женщина поддерживает отношения с мужчиной, у которого явно отсутствуют сексуальные реакции, с брошенным ребенком, никогда не знавшим любви и не умеющим дарить ее? Чем может объясняться столь низкое либидо, способное мириться с подобными взаимоотношениями?

Чем ниже либидо, тем больше умолчаний. Поначалу доктор объясняла эти умолчания строгими правилами, в которых воспитывалась Сивилла. Однако это не объясняло отстраненности, которая маскировала ужас в ее глазах. «Она дурачит меня, — подумала доктор. — Она со мной неискренна».

Тринадцатого декабря Сивилла затронула наконец новую струну:

— Меня заботят рождественские каникулы.

— Почему?

— Каникулы тревожат меня.

— Каким образом?

— Так много нужно сделать. Я не знаю, с чего начать, и потом получается, что не делаю ничего. Я впадаю в какое-то замешательство. Мне трудно описать это.

— А почему бы во время каникул вам не приходить три раза в неделю? — предложила доктор. — Таким образом мы смогли бы побольше побеседовать и снять ваше напряжение.

Сивилла согласилась.

И вот 21 декабря 1954 года, спустя три месяца после начала анализа, во время сеанса, который довольно неожиданно начался словами Сивиллы: «Я хочу показать вам письмо, которое получила сегодня утром от Стена», доктор Уилбур подступила заметно ближе к правде о Сивилле Изабел Дорсетт.

В это утро Сивилла казалась спокойной и рассказывала о письме Стена с обычным отсутствием эмоций. Однако, открыв сумочку, она неожиданно разволновалась. Там оказалась только половинка письма с неровно оторванным краем.

Она его не рвала. Но тогда кто?

Сивилла перерыла сумочку в поисках недостающей половинки. Ее там не было.

Она выложила на колени два других письма, полученных сегодня утром. Они были целыми и лежали именно там, куда она их убрала. Но она помнила, что клала вместе с ними и письмо Стена — тогда оно было целым. Теперь же недостающей половинки письма было не найти. Кто забрал ее? Когда? Где находилась сама Сивилла, когда это произошло? Никаких воспоминаний об этом у нее не осталось.

Эта ужасная вещь, которая происходила время от времени, случилась вновь. Она проникла за Сивиллой сюда, в рай кабинета доктора, эта темная тень, которая преследовала ее везде.

Боязливо, воровато, стараясь скрыть случившееся от доктора, которая сидела в кресле у изголовья кушетки напротив нее, Сивилла подсунула уничтоженное письмо под два других. Но доктор спросила:

— Вы хотите, чтобы я посмотрела это письмо?

Сивилла начала мямлить… а потом ее заикания превратились в нечто иное.

Аккуратная, тихая школьная учительница, чье лицо внезапно исказилось страхом и яростью, вскочила со стула, молниеносно порвала письма, лежавшие у нее на коленях, и выбросила клочки в мусорную корзину. Сжав кулачки, она встала посреди комнаты и высокопарно произнесла: