Игорь Шестков - Дорогая буква Ю

Аляска. Просторы, не загаженные большевиками.

Рай для зверей и фотографов.

Где же ты, большая ледяная гора?

Елочки стоят стройные, как девушки.

Горы лежат тяжело и накатывают на равнину, и скатываются в нее.

Где ты, гордый белый патриарх?

Там, за этим хребтом, должна была открыться великая белоснежная, как Моби Дик, гора Мак-Кинли, названная так в честь двадцать пятого президента США Уильяма Маккинли, республиканца, убитого анархистом.

Но не открылась!

Или облака помешали, или неизвестные нам высшие силы похитили гору нам назло.

А потом, когда мы покинули парк, возвратили на место…

Хитрецы!

Рильке писал: «Деревья складками коры мне говорят об ураганах…»

Эти камни говорят о таких катастрофах, по сравнению с которыми все ураганы — тритатушки-тритата…

По ущелью речка течет.

В ней можно и золотишко намыть.

Если властей не бояться.

Мы — боялись.

И хищно намывали на сетчатки глаз только зелень леса да лазурь неба…

На Аляске цветочки — редкость. Потому так хороши, синенькие стервочки.

Камень с ржавчиной.

Руда?

Железо?

Бактерии?

Тяжесть.

Потрогал его с удовольствием.

Камень — брат.

Пока не раздавил.

Треснула тяжеленная щербатая глыба.

Или кто хрястнул ее промеж ушей.

Или сама разорвалась — как кулебяка — от внутренних напряжений.

И ее приятно потрогать — на солнце нагрелась каменная плоть.

Был бы я огромным котом — грыз бы камни и ел бы землю, пока все не сожрал.

Хорошо на речке!

Только прохладно. Палец сунул в реку, как грека.

Палец тут же заныл, застыл, как будто я его в жидкий кислород опустил.

Господин Мак-Кинли, где твоя белоснежная шуба?

Холодные камни на берегу холодной речушки.

Видели они когда-нибудь гору Мак-Кинли?

Нет.

Так и мы проживаем всю нашу глупую серую жизнь, а главной красоты мира и не замечаем.

А ведь мы ее часть.

Речка.

Вода — как жидкий нефрит.

Очень холодный нефрит.

Каменное лоно.

Его прочертил гигантским ногтем великан Мак-Кинли.

Прочертил и спрятался от нас за близлежащим хребтом.

Сидит там и на флейте играет.

Закутался в метель.

Никого и знать не хочет.

Скала.

Как кусок зуба во рту старухи-ведьмачки.

Метров двадцать.

Смельчаки залезают, позируют.

Кто-то наверно и прыгнул.

Притягивает.

Ищем гору Мак-Кинли.

Машину оставили недалеко от главной конторы парка. Там туристы и хот-доги.

Пошли пешком.

Куда глаза глядят.

Небо очистилось от облаков.

Гору не видно.

Воздух холодный, вот-вот снег пойдет.

Дышать легко.

Скала.

Гора Мак-Кинли похожа на эту скалу.

Только в тысячу раз больше.

И в миллиард раз тяжелее.

И в одежде из льда и снега.

Камень и малая жизнь на нем.

И крохотные вирусы в тамошней академии наук обсуждают, что находится за пределами их вселенной, за камнем…

Выдвигают гипотезы, строят модели…

Защищают диссертации…

Как же эту каменюку корежило!

Какие силы!

Есть изначальная бессмыслица во всех потрясающих природных процессах.

В движениях материков.

В полете планет вокруг звезд.

В столкновении галактик.

В существовании великой горы Мак-Кинли.

Кому все это надо?

Только туристам.

Долина километров в тридцать шириной.

Широка долина, а подошва горы Мак-Кинли — еще больше.

Где ты, снежный медведь Аляски?

Почему прячешься от моих линз?

Елки издалека смахивают на кипарисы.

Но Мак-Кинли не похож на Ай-Петри.

Едем обратно.

Великую гору Мак-Кинли мы так и не нашли, отчего она в наших душах еще больше выросла и потяжелела.

И стала еще прекраснее.

Потому что мы можем ценить и любить только то, что не имеем.

Восторгаться и благоговеть только перед тем, что никогда не видели или навсегда потеряли.

Прощай, Денали.

До свидания, Мак-Кинли.

Провались в тартарары, о возлюбленная гора.

Увидимся в конце времен.

Соединимся — вместе со всей вселенной — в точке схода-коллапса.

Адье!

Сделали привал.

Посмотрели в лавке-вигваме сувениры — под индейцев.

И тронулись в путь.

На север, в Фэрбенкс, где мама сварила для нас гречневую кашу.

И сова кричала, и самовар гудел.

Вы захотели меня в «друзья» для коллекции, а я то думал, что Вы прочитали мои книги и решили подружиться с автором. Как бы это было прекрасно!

Прочитали бы хотя бы одну мою книгу.

Или хотя бы один рассказ в одной из книг.

Или абзац.

Предложение.

Одно хотя бы слово!

Или запятую!

Точку!

Хотя бы пробел увидели и восхитились!

Ох уж, эти пробелы… Сколько в них тайных смыслов!

Погода в Берлине сегодня — первый раз за этот проклятый год — хорошая. Тепло, светло.

Долгих лет обещать не могу.

Жизнь у нас дурацкая.

Двадцать два несчастья.

Литература — разговор автора с читателем?

Ну да. Разговор.

Ни в коем случае — не с самим собой.

Зачем забираться с ногами в собственное горло? Можно задохнуться.

Но скорее — охота.

Надо уловить читателя, чтобы пропасть в нем без следа. И если уж побеждать или проигрывать, ломать дрова и показывать кузькину мать, пускаться в разглагольствования или бессовестно блудить, то только в нем, в ней, не в себе.

Без читателя текст — пустышка, а автор — мертвяк.

Буковки оживают только в его живинках.

Фронтальная атака? Вздор. Отскочит, как от стенки горох.

Отсюда и сюжеты и диалоги и рассказы и метафоры и катарсисы — это сорокалетнее вождение за нос по пустыне, дуликарамельки и другие хитрости ловитвы.

Подсласти — читатель клюнет, проглотит горькую пилюлю, и твой фантом надолго поселится в его башке и будет оттуда зырить на белый свет.

Зачем тебе эта вторая жизнь, если ты и с первой-то справиться не смог?

Батюшки, целое кольцо противоречий. Вот на этом кольце и висит художественное творчество, как ключик.

Ключик этот открывает дверь, за которой вроде бы ничего и нет. Невежи называют это параллельной реальностью. Потусторонним миром. Зазеркальем. Королевством золотого слоника.

Помилуйте, всякому безобразию есть свое приличие!

Вот, пробежал лисенок.

Упорхнула бабочка.

Ветер поднял пыль.

Дождик закапал.

Мясник скабрезно улыбнулся.

Пожалуйте к столу!

Скатерть пахнет мылом.

Ни смерти, ни бессмертия, ни параллельной реальности.

Нежная ты стала, Дуняша!

Из письма переводчику Кафки.

Прочитал по-немецки главу из Замка.

Замок по-немецки — дас Шлосс — это ОНО.

ОНО, оно, оно, расползшееся на вершине горы чудовище, спрут…

А по-русски это грамматический вечно ОН — зловещий карбункул, солевой кристалл. Как переводить?

Да и вообще — непонятно, зачем этот очевидный кошмар, этот мазохистский бред несчастного туберкулезного еврея тянуть-тянуть как резину?