Игорь Шестков - Дорогая буква Ю

ИШ: Спасибо за поздравление. Издательство «Алетейя» не просто напечатало три моих книги, но напечатало их с любовью, в твердой красивой обложке, на приличной бумаге. Книги приятно взять в руки и легко читать. Это настоящая — и единственная — награда для автора. Пользуюсь случаем и благодарю маленький коллектив «Алетейи».

Уезжая в сентябре 1990 года из Москвы навсегда, я конечно и представить не мог, что через тринадцать лет окажусь в Берлине и начну писать рассказы по-русски. Тогда, тридцать лет назад, я представлял себе свое будущее иначе. Мне хотелось стать известным в Европе художником и жить где-нибудь на юго-западе Германии под Штутгартом или в районе Баден-Бадена в собственной вилле с огромной светлой мастерской. Жизнь, однако, распорядилась иначе. Художником я действительно стал и выставлялся сравнительно часто, но жил в трехкомнатной темной квартире с печным отоплением на территории бывшей ГДР, в Саксонии, в индустриальном Кемнице, и более чем скромная моя известность не позволяла жить на доходы от художеств. Пришлось работать… и я работал галеристом, музейщиком, сотрудником дома культуры. В конце концов, понял, что то, что я рисую — давно устарело и не воспринимается больше в Европе как искусство. Я перестал рисовать и начал писать короткие эссе. Писал по-русски, а потом вместе с друзьями переводил на немецкий. Печатал их в журналах и каталогах. Издал несколько тонюсеньких книжек.

В 2003 году — по личным причинам — переехал в Берлин. И неожиданно понял, что в Саксонии было не так уж плохо. Работу найти мне сразу не удалось. Решил написать несколько автобиографических текстов. Не для печати, для себя. Поработал полгода, увлекся. Написал, кажется, десять текстов. Разослал их для смеха в различные эмигрантские журналы. Неожиданно один ответил и напечатал подборку. В Нью-Йорке. Потом ответил еще один. Во Франкфурте-на-Майне. И тоже напечатал. Незаметно для самого себя я стал «автором». Являюсь ли я «знаковым автором» — трудно судить. Наверное, не осознавая этого, я тоже являюсь знаком чего-то. Печали моего поколения? Безумия жизни, как таковой? Извечного повторения тем и вариаций?

БТ: Названия ваших книг, с одной стороны, предсказуемы, если учесть, что в «Фабрике ужаса» речь о жизни в советской действительности с точки зрения героя, ну никак в нее не вписывающегося — ни в детстве, ни в юности, ни в зрелости — а в сборнике «Покажи мне дорогу в ад» имеем как бы итог его исканий, воплощенный в эмигрантской фантасмагории. С другой стороны, ваш фирменный прием — переход от реализма к сюрреализму в одной и той же истории — порой неуловим, и вот уже читатель идет кривой дорожкой в ад очередной истории. Вы намеренно выстраивали «именную» связь в названиях книг, или это естественный ход жизненных событий — возвращение из «Сада наслаждений» в «фабричную» эстетику модернистских ужасов?

ИШ: Боюсь, вы приписываете мне то, чего во мне нет. Названия всех трех моих книг — это названия рассказов. Если угодно «знаковых» рассказов. Книга «Сад наслаждений» состоит в основном из квазиавтобиографических текстов о советской действительности. Одноименный рассказ посвящен одной из самых пронзительных тем советского бытия — теме сексуального одиночества так называемого совчела. Несмотря на то, что главный герой рассказа — молодой муж красавицы жены, которую он очень любит, он несчастлив и она несчастлива. Потому что он хочет от нее в постели чуть большего, чем она способна ему дать, и даже представить, а она в свою очередь… В результате, то что должно было бы быть «садом земных наслаждений» (некоторые исследователи предполагают, что свой знаменитый триптих Босх нарисовал по заказу — как подарок на свадьбу) — превращается в оргию непонимания, в позорную драку между супругами, и кончается разлукой и одиночеством. Рассказ это искренний, честный, не выдуманный. Описанное драматическое событие произошло с одним из моих друзей. Он рассказал мне о нем через двадцать лет после того, как оно произошло. Рассказ этот можно рассматривать и как развернутую метафору к советскому бытию. Как только совчел пытался реализовать что-то, что не соответствовало разрешенному советскому мейнстриму — его наказывала система. Иногда довольно жестоко.

Вторая книга, «Фабрика ужаса» — изначально называвшаяся «Ужас на заброшенной фабрике» — тоже названа по одноименному рассказу, имеющему много продолжений, как сейчас говорят — сиквелов. Это история о том, как в жизнь главного героя входит что-то невыносимо ужасное и одновременно интересное, чудесное… Спасающее его от скуки рутинной немецкой провинциальной жизни. Если в моих «советских» рассказах я описывал то, что было в действительности, лишь изредка прибегая к деликатному остранению или, точнее к гиперболизации, то в рассказах о жизни в Германии я часто пишу о том, чего нет. И это не фантазии (терпеть не могу это мыльное слово), не перверсии, не бредовые интенции слабоумного, а упорные поиски в мнимой зоне человеческого сознания. Попытка дополнить реальность мнимыми событиями и явлениями, с одной стороны объясняющими эту реальность, с другой — позволяющими ее нейтрализовать, выйти на новый уровень жизни.

Третья книга, «Покажи мне дорогу в ад» одноименна последнему тексту этого издания, своеобразной повести, рассказывающей о злоключениях некого Гарри, странника по нижним мирам и по совместительству — палача на службе у сатаны. Гарри и человеком-то назвать можно с натяжкой… Это порождение мнимой области мира. Также как и окружающие его образы — не то люди, не то персонификации, не то демоны. И это повествование, изложенное в обратном времени, не есть фантазия или бред… Это камера обскура обычной реальности. Ее подложка. Подкорка. Темная скрытая сторона.

Да, вы правы, все три книги составляют своеобразный триптих, а их названия — намечают путь. Точнее каскадное нисхождение.

С чем я не могу согласиться, так это с определениями «фабричная эстетика» и «модернистские ужасы». У меня в текстах этого нет.

БТ: Как и кем подбирались обложки ваших книг? И еще, кто еще из художников, по вашему мнению, соответствует вашей прозе, и могли бы вы сами, как художник, ее проиллюстрировать?

ИШ: Обложки моих книг я всегда планирую сам. Все-таки я бывший художник. Дизайнер «Алетейи» только удачно воплотил мои замыслы, за что я ему очень благодарен. На передней стороне обложке «Сада наслаждений» — слегка деформированный фрагмент композиции на остатках Берлинской стены неизвестного мне художника, которую я сфотографировал несколько лет назад. Мир этой картины — биологический и одновременно механистический — показался мне подходящей антитезой к названию и содержанию книги. На корешке и задней обложке книги — на зеленом фоне фрагмент одной из гравюр Гойи из серии «Капричос».