Игорь Шестков - Дорогая буква Ю

После такой «помолвки с смертью» Гарри приходит в себя — в Париже, но не в Париже Пикассо и Шагала, а в далеком 1572 году, в канун дня святого Варфоломея. Оказывается, он там палач.

Никакой морали в этом рассказе нет. Как нет ее и в других моих рассказах. Главный герой не претендует на сочувствие, он неприятен самому себе.

Свое выморочное существование он справедливо не считает жизнью, но щедро делится с нами его подробностями. Зачем?

Потому что относительно нас у него есть свои планы. Все мои попытки выпытать у него, что же он задумал, окончились безрезультатно.

Не хватает только, чтобы он опять заявился, собственной персоной, в Берлин, и начал тут выкидывать свои фортеля. Например — мстить Азалии и искать потерянный сапфир.

В следующем рассказе упрошу монсеньора послать его на Марс, в тюрьму 22-го века. Пусть поостынет.

Прочитал перед микрофоном рассказ с веселым названием «Чаттануга». Да, да, это та самая песня из «Серенады солнечной долины». Но рассказ получился вовсе не веселым. Сам не знаю, зачем я его написал. Но хорошо знаю, для чего я его НЕ писал.

Я не писал его для решения или разрешения каких-либо этических, эстетических, художественных, мировоззренческих или религиозных задач или проблем.

Я не писал его для того, чтобы экспрессивно описать переживания стареющего героя, готового, как вы можете убедиться, запаниковать или взбеситься, или даже наложить на себя руки.

Я не писал этот текст для того, чтобы вызвать к самому себе жалость или более лестные для моего самолюбия чувства. Мог бы придумать что-нибудь и посильнее.

Я не собирался сравнивать современный Берлин и безумную фантазию фюрера и Альберта Шпеера.

Я не хотел упоминать газовую камеру.

Я терпеть не могу паровозы.

Ненавижу бальные платья.

Также, как и мой герой — не выношу рекламу…

У меня все более отчетливо… складывается впечатление, хм-хм… что мой герой воспользовался моим хорошим к нему отношением — и потихоньку продиктовал мне свой собственный рассказ. Нашептал. Подсунул. И был таков. Братья и сестры писатели, прошу вас, если он случайно вынырнет в вашем тексте… за ухо его и ко мне, на расправу. Можете прищепить его к электронному письму. Буду весьма и весьма благодарен.

Безобразие какое! И намеки какие делает, подлец! Изверг рода человеческого… желтые перцы ему подавай! На хлеб и воду посажу гада. А насчет самоката — надо подумать… Идея конструктивная. Обсудим на педсовете.

Иногда художник, таинственный отшельник, ставит литературу выше жизни, мелодию и оркестровку речи — выше сюжета.

Повторюсь. Обычная жизнь — эта карточная шестерка — бьет всех литературных тузов. Она богаче и интереснее любой литературы, лирики, фантазии, любых «словесных энергетических конгломератов». Потому писать надо «на уровне автобуса» или как Венечка — электрички… Полезешь выше — достигнешь, конечно, если сможешь, верхних этажей — а там вместо олимпов, вальгалл и других чудес — пустота и духота. То же можно сказать и о погружении во всевозможные глубины.

Нобелевская речь Бродского. Перечитал еще раз. Какой ум! И какое чудовищное позерство! Видимо, одно без другого невозможно.

Дорогая буква Ю., жалко, что рассказы Вам не понравились.

Впрочем, о «понравились» разумеется не могло быть и речи. Ведь и «Русалка» и «Абсент» и «Под юбкой у фрейлины» — это собственно не «рассказы», не «произведения». Это каскадные водяные спуски… в небытие. Как может подобное понравиться? Тут в пору, взявшись за руки, бежать в другую сторону… что читатели и делают.

И видят, как автор спускается… и пропадает в тумане.

Кстати, геморрой в «Русалке» — как пропеллер у Карлсона. Метафора.

Эти тексты — не литература, а гибель… путь, путь вниз… описанный не без кокетства — но не с читателем кокетничает мой герой, а со смертью… в тайной надежде ее смягчить… задобрить… обмануть… и все-таки пробиться назад, к жизни…

Понимаете, мои тексты — не самоцель, это я давно похерил.

Они только «протоколы»…

Раньше они были протоколами — восторгов, экстазов и ужасов ушедшей эпохи… а нынче — ухода из всех эпох. Моя поэма конца.

Да, я жив еще… и все еще провожу мой жизненный эксперимент… пишу — устраиваю сеансы погружения в камере сенсорной депривации… в надежде ощутить напоследок еще раз вкус жизни, поймать грубым моим сачком энтелехию-бабочку, увидеть невидимое… да, увы, я, пусть и исковерканный советчиной, но «фаустовский» человек. В отпущенные мне последние годы все еще гоняюсь за прекрасной Еленой. Но уже не по московским или берлинским улицам, а по улицам ирреального города-кошмара.

…

То, что я последние годы ищу в своих текстах-лабиринтах, не рационально, не реально. Разумное, правильное, естественное — мир Льва Толстого — мне давно надоел, даже опротивел. Мне не интересна и достоевщина — и мое… и коллективное бессознательное.

Задачей моего эксперимента не является создание крепкого, плотного, бодрого, экспрессивного текста с красочными метафорами, лихо закрученным сюжетом, соколиным поворотом и апофеозом…

НЕТ, пусть это будет гримаса капризного существования-однодневки… дуновение нездешнего ветерка…

Заканчиваю сеанс, как китайское гадание — и сам с любопытством смотрю на его результаты.

Что получилось, то и получилось… я никогда не переписываю текст, только поправляю лексику… эксперимент есть эксперимент, а не подгонка под что-то… любимое литературными критиками.

Мне достаточно, если в тексте хоть раз появился или проявился — иногда в самом незначительном, даже «провисающем» абзаце — новый оттенок смысла или чувства…

Показался на горизонте — необитаемый островок…

Фата-моргана…

«Прямого пути» к этому, непонятному, но влекущему нечто, нет. Пробраться туда можно только по шатающемуся мостику над бездной.

…

Мне больше не хочется противостоять нашему главному чудовищу-минотавру — России. Черт бы ее побрал. Черт бы побрал и ее обитателей. Простите!

Я никогда не любил дачу… садоводство… а теперь сам занялся разведением экзотических растений… в метафизическом саду.

Зародившаяся в недрах московского метро клаустрофобия завладела мной безраздельно. Я часто испытываю угнетенное состояние и приступы панического страха. Испортил отношения с реальностью. И почти со всеми, кого знал…

Мои опыты — единственное, что еще меня поддерживает.

Публикую их только для того, чтобы окончательно не заблудиться в самом себе.

Иногда вылезаю на Грани — затем же. Но нет сил разбираться в деталях, а сыпящиеся на меня со всех сторон оскорбления — как шпицрутены — стало трудно терпеть. Самоутверждающиеся идиоты — хуже камней в почках.