Антон Секисов - Бог тревоги

Но что-то мешало в полной мере отдаться чувству зависти в отношении своего приятеля-доцента. Я вспомнил, как он с подлинным увлечением рассказывал о своем противостоянии древним индийским богам — похитителям спермы и что у него богам поживиться нечем — он сам поедает свою сперму без остатка. Со стороны его жизнь в точности воспроизводила мою мечту с неторопливой интеллектуальной работой, полной женою, пельменями, псом. Сущностно же она была одной ожесточенной войной с богами-спермоглотателями. Его дом, его профессорская веранда — это фронтир, на котором он сдерживает богов от прорыва в нашу реальность.

Доцент — с седоватой щетиной, с беззащитной улыбкой, в громадных толстых очках, свитере с горлом и пузырящихся на коленях джинсах — производил впечатление человека, всерьез заблудившегося между мирами.

Все же с этим комаровским воздухом, с этими соснами было не все так просто. Вполне возможно, что прямо сейчас на одной из соседних дач по коридору носится с топором растрепанный персонаж «Сияния», псих и маньяк Джек Торренс, с большим правдоподобием сыгранный Джеком Николсоном.

В этом чувстве меня укрепил разговор с доцентом, который мы повели за обустраиванием костровища. Он говорил, что раньше соседнюю дачу занимала Ирина Линник, муза ленинградского рок-клуба. Кончились вечеринки на ее комаровской даче тем, что Федор Чистяков из группы «Ноль» в состоянии наркотического угара прозрел: перед ним не очередная номенклатурная дочка, которая выбрала вместо карьеры кайф, но настоящая ведьма, и она пришла, чтобы забрать его душу. Он достал или даже сам изготовил специальный ритуальный нож и пытался зарезать Линник. Доцент показал мне видео телеканала «Россия» про уже постаревшую музу рок-клуба. Полицейские пришли на участок к Линник за огромной плантацией марихуаны (старуха вырастила полторы тысячи кустов). Линник, разражаясь демоническим смехом, прыгала на полицейских, пытаясь спасти урожай. Все стены в ее доме были испещрены свастиками, а портрет Гитлера висел за кухонным столом. «До чего же люди бывают жадные до чужого добра», — успокоившись, вздыхала на камеру безумная старушенция.

Ходя от мангала к сараю туда и обратно, я пытался думать о Линник, о Чистякове, о судьбах так называемых героев русского рока, о демонической по сути природе этого потерявшего популярность у молодежи явления. Но в голову так же упрямо влезал обелиск, мокрый и черный, без надписи. Он выглядел в точности так, как на фотографии. Я снова отпил из термоса и тут же сплюнул. Этот морковный сок уже не лез.

Взгляд зацепился за овальный сосуд на серванте, очень похожий на емкости, в которых хранились органы мумифицированных фараонов. Я представил в этом сосуде свою гигантскую печень. Опять поднялась дурнота.

Усадил себя за обеденный стол, отправил в рот кусок бараньего шашлыка так, как мог отправить в него кусок съедобной резины. Я вспомнил руки Валеры по локоть в бараньей крови и сразу, без всякого перехода — тело Марата, которое я увидел рентгеновским зрением, и снова — страницу на «Википедии», а потом в нос ударил запах скисшего грибного супа, и я резко встал из-за стола.

Я больше не мог делать вид, что мне интересны все те подробности о прокладывании труб, проблемах со скважиной питьевой воды и возможных путях ее разрешения, которыми с нами столь щедро делился доцент. Точно таким же скучным гнусавым голосом, с не меньшим, но и не большим энтузиазмом он рассказывал об индийских богах-спермоглотателях, и, должно быть, с минуты на минуту он должен был завести о них разговор при Лиде.

Все равно я не мог думать ни о чем, кроме этого черного обелиска, я должен был дойти до него, убедиться, что рядом с ним нет моей могилы, как бы странно или даже безумно ни выглядел мой уход со стороны. Я быстрым шагом прошел через дом и уже собирался открыть калитку, когда наткнулся на делегацию детей во главе с Никитой. Розовощекий, довольный, он жевал огромный кусок шашлыка, придерживая его во рту пальцами. Мы встретились взглядами, и я понял, что сейчас он выкинет какой-то дьявольский трюк. У него были озорные злые глаза, точно такие, как у Максима за пару секунд до броска ножом и салфетницей.

Я был в толстом тулупе и свитере, высоких, до паха, валенках, но под его взглядом чувствовал себя даже не голым, а просто прозрачным, со всеми органами на просвет.

Он понимал, что я целиком в его власти. Что у меня нет ни полномочий, ни внутренних сил оказывать сопротивление. Какое-то время Никита раздумывал, как лучше распорядиться своим положением, и я терпеливо стоял перед ним. Наконец он достал недожеванный кусок шашлыка изо рта и не нашел ничего лучше, как заорать во всю глотку: «Антон дурак!»

Он повторил это несколько раз, в оглушающей тишине поселка, и я услышал, как за обеденным столом начался легкий переполох. Один стул с резким скрежетом сдвинулся — видимо, это вскочила Лида. «Антон дурак! Антон дурак!» — повторял Никита, а я стоял огненно-красный, все дети глупо смеялись, не смея смотреть мне в глаза, и даже Дима, верный мне, утонченный, загадочный путешественник по доисторическим временам, мальчик с зеленым оттенком кожи, начал хихикать самым противным образом, с пенящейся слюной на губах.

Наконец я совладал с собой, задернул тулуп, прошел насквозь строй детей, стукнул калиткой и направился к станции. На ходу достал перепутавшиеся наушники, не разматывая их, сунул в уши, включил на полную громкость «Яндекс.Радио», музыка 80-х, заиграла песня «Вояж, вояж», но крик Никиты пробивался и через отстраненный вокал певца с размытой гендерной идентичностью.

Комаровское кладбище оказалось компактным. Я прикинул, что за полчаса вдоль и поперек обойду его. Судя по табличке, как раз столько времени было отпущено до закрытия. Хотя никого, кто мог бы его закрыть, не было видно на сотни метров. Я не встретил ни одного человека по дороге сюда, не встретил людей и на кладбище, но на многих могилах лежали свежие цветы, стояли лампады с горящими свечками, дорожки были вычищены от выпавшего с утра снега. Были разбиты три новых участка, три квадрата, огороженных досками, с горкой песка на них, как три песочницы, дожидавшиеся для игры троих детишек.

Я торопился и изучал местность не слишком внимательно, выискивая свой ориентир, обелиск без подписи. И все же в глаза не могло не броситься удивительное уродство большинства местных памятников.

Крестов почти не было, и даже простой деревянный крест на могиле Сергея Курехина отдавал пижонством. Мейнстримом местного кладбища был какой-нибудь черный уродливый клоун, восседающий над могилой. Видимо, странная комаровская энергетика проявлялась и в обустройстве могил. Рядом с Курехиным лежал другой современный композитор, Олег Каравайчук. Меня посетила мысль следующего порядка. А что если вся эта атональная вычурная музыка Курехина или минималистичные вальсы Каравайчука тоже как-то связаны с древними индийскими богами, опекающими это местечко? Что если главное назначение их произведений — не услаждать слух самовлюбленных интеллектуалов, а служить средством отпугивания древних индийских богов-спермоглотателей, подобно тому, как на дачных участках ставят отпугиватели для грызунов?