Антон Секисов - Бог тревоги

— Пойду все же немного посплю, — сказал Костя. — Но сперва приму ванну.

Костя включил воду, но через пару минут я услышал храп, доносившийся из его комнаты.

Наутро мне все-таки полегчало, и я решился поехать на Петроградскую сторону. Лида наверняка поможет быстрее встать на ноги, да и через знакомство с детьми лучше пройти в полусне и полубреду, чтобы опыт не вышел таким травмирующим.

Я поехал с Выборгской стороны на трамвае. Он качал меня, как на волнах. Я думал о том, что трамвай везет меня в тихую семейную жизнь, из которой возврата нет. Эта мысль хотя и плавала в раскисшем безвольном мозгу, была не особо приятной.

Лида встречала меня в дверях — она выглядела в точности так, как я представлял во время телефонного разговора. Червячки-губки, какая-то пыль в складках лица, как у тщательно вылепленных, но неухоженных памятников. И драный семейный халат, и леггинсы, не хватало только бигудей, и будет готовый типаж уставшей жены из сериала на дециметровом канале. Я осторожно осматривался в поисках пары детей.

И вдруг заметил движение в темноте комнаты. Из глубины на меня побежал маленький человечек в красных колготках, и в голове мгновенно воскрес крымский цирк лилипутов со всеми звуками, запахами и смехом, этот жуткий старообразный малыш-импресарио, поломавший мне психику навсегда. Невольно я сделал шаг назад, наступив Лиде на ногу.

Это был ребенок номер один, Никита. Крупный, пузатый, стрижка-горшок и улыбка проныры. Он сунул мне руку, и я с преувеличенной важностью сжал ее. Затем выполз второй, бледный, бескровный, большеголовый. Это был Дима. Он тоже подал мне руку, хотя и было заметно, что ему непонятен и интуитивно неприятен этот древний ритуал рукопожатия у мужчин. Лица у них были очень похожими, одинаковой формы, одинаковые стрижки на головах, но язык бы не повернулся назвать их близнецами.

— Какие они крошечные, — сказал я, а Никита тем временем вырвал из моих рук пакет с логотипом «Макдоналдса».

— Что нужно сказать, дети? — сказала Лида тихим усталым голосом, но дети и не думали реагировать. Они принялись за дележку еды. Никите достался бигмак, Диме — картошка фри. Он сел напротив нее и осторожно вытянул самую длинную.

— В какой церкви тебя крестили? — спросил Никита с кусками хлеба и мяса во рту.

Я поглядел на Лиду. Она покачала головой и прислонилась к стене так, как будто от нее разом ушли все силы.

— Он всегда, как от деда вернется, еще месяц такой. Зомбирует он его своим православием, что ли. Можешь сказать: не помню.

— Не помню, — сказал я.

Но Никита уже забыл о вопросе, он вел разрушительную борьбу с бигмаком. Как в окне стиралки, во рту был виден круговорот мяса, хлеба и овощей.

Я сел за стол с горячей чашкой «фервекса» и тут заметил, что Дима стоит возле меня с выражением пса, желающего почесываний. Может быть, это было опасно, раз я болел, но Лида не возражала, и я посадил его на колени. Дима обстоятельно стал расспрашивать меня о динозаврах — так, как будто я только вернулся со встречи с велоцираптором или как минимум написал о них подробнейший труд. Я сказал, что, может быть, динозавры существуют и по сию пору. Марианская впадина исследована на один процент, кто знает, что населяет ее глубины. А в Турции из проломов в земле вырываются клубы пламени. Никто не спускался туда. И, наверное, не стоит.

— В какой церкви тебя крестили? — опять уточнил Никита, надвинувшись на меня с растопыренными веером пальцами, жирными от еды. Я заметил, что у него уже очень крепкие, почти мужские руки.

— Меня крестили в церкви Иоанна Крестителя в Коломенском. В ней крестили еще Ивана Грозного! — вспомнил я и неожиданно для себя подхватил этого малыша под мышками и принялся подбрасывать к потолку.

Никита визжал и смеялся, отталкиваясь от потолка жирными бигмаковскими ручонками. Лида со смешанным выражением на лице, отражавшим одновременно муку (пятна на потолке) и умиление (я поладил с детьми), наблюдала за этой сценой.

— Как тебе там, на потолке?

— На потолок! — кричал Никита, тыча пальцем вверх.

Я подбрасывал его к потолку снова и снова, пока не почувствовал в боку резкую боль.

Стояла солнечная погода, и мы пошли гулять по ухоженному пространству ЖК «Европа-сити». Я вел детей за руки, Лида шла за нами по следу, крадущейся походкой охотника.

Сделалось интересно, производим ли мы впечатление настоящей семьи. Или напоминаем актеров, нанятых, чтобы играть семью, продавать счастливую семейную жизнь потенциальным клиентам ЖК «Европа-сити»? Дала о себе знать и более потаенная мысль: мог бы я сойти за генетического отца Никиты и Димы?

Мы с Лидой сидели на лавке и наблюдали, как среди визга и писка маленьких буржуа ЖК «Европа-сити» две уже хорошо знакомых мне тушки взбирались по паутине. Никита смеялся и руководил, бледный бессильный Дима следовал по пятам за ним. Он не понимал, что полагается делать ребенку в его возрасте, и послушно следовал указаниям младшего брата. Активные игры не доставляли ему ни малейшей радости. Рос настоящий интеллигент.

На обратном пути мы зашли в магазин. Я предложил купить игрушек, хотя денег хватало только на минимальный набор продуктов, но дети неожиданно отказались. Дима — потому что не нашел себе динозавра, а солдаты и куклы одинаково не манили его. Никита упросил Лиду купить ему детские метлу и совок. Дома он с насупившимся лицом долго подметал пол, тщательно сгребал сор в совок, чтобы потом, вдруг завидев меня, отбросить его в сторону. Пыль легла по тем же углам. «На потолок!» — проорал он так, что на крик отозвались собаки с улицы.

Если не считать финального эпизода, малыш осуществил довольно качественную уборку, и у меня даже возникла мысль втайне от Лиды привезти его на улицу Комсомола, чтобы в обмен на бигмак он убрался в моей комнате.

И только когда я улегся в постель, вспомнил о сообщении Михаила Енотова. Не вспомнил бы, если бы он не написал опять: «Ты зазнался или реально помер?»

Я снова зашел на «Википедию», внимательно перечел свою страницу, на которой и читать-то было особо нечего. Ни информации о родителях, политических и религиозных взглядах, об образовании, ни раздела «интересные факты», но вот дате и месту смерти на ней место нашлось.

Я решил поискать в Гугле новости о своей смерти, но без успеха, зато поисковик выдал фотографию моего надгробия. Она была в самом низком из разрешений. Это была могила с горкой рыжей земли, может, свежей, а может, сухой и растрескавшейся — качество фотографии этого не позволяло понять. Но позволило, хотя и с напряжением зрения, разобрать надпись на временной серой плите, похожей на маленький переносной телевизор, имя, фамилию, даты жизни и смерти. Рядом валялся букет цветов, живых или искусственных, стоял пластиковый стаканчик, наполненный то ли дождевой водой, то ли водкой. На заднем плане угадывалась ржавая низенькая оградка, искривленное, уже у самого корня пошедшее вкривь и вкось деревце и черное старинное надгробие без креста. Такие, кажется, называются обелисками, текст был уже давно стерт, а за обелиском зияла какая-то непривычная пустота. Как будто за ним кончалась земля и начиналось принципиально иное пространство, прозрачное, расплывчатое, миражное.