Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– Тебе, я уверен, приходиться быть очень собранной.

– Да. Собранной. Это очень правильное определение. Если я задену не ту струну или педаль, ошибку заметит весь оркестр.

– И сколько же времени ты играешь на арфе? – бывший полицейский все продолжал свой допрос.

– С молодых ногтей…

– И, значит, из-за музыки ты н-не могла иметь детей.

– Я не могла? – она отпрянула. – Кто тебе сказал такую чушь? Я могла иметь их в любое время. Всегда. Но я не хотела, – сказала она твердо, повторяя то, что уже говорила ему, когда они встретились впервые.

– Откуда тебе известно это… то, что у тебя могут быть дети?

– Мне известно. Я это знаю. Мой бывший муж понимал это, что и послужило причиной, по которой он меня бросил.

Темнота вокруг них продолжала сгущаться. Луна исчезла. Исчезли и люди – не было видно никого. Это был час, ниспосланный людям для глубокого сна – даже в этом районе.

Но он не спешил уходить.

– Я понимаю… – пробормотал он, успокаивая себя и проглатывая чувство глубокого разочарования и даже унижения.

– Я…. п-п-понимаю тебя…

Он остался стоять.

– Ты не хочешь, чтобы я пришел завтра и поставил задвижку, чтобы ребята…

– Благодарю, – перебила она. – В настоящее время нет смысла улучшать состояние старой этой квартиры… а что до ребят… с этим я справлюсь сама.

На этот раз ее ответ привел его в ярость.

– Если ты н-никогда не имела детей, как можешь ты говорить, что справишься с ними?

– Могу. И именно потому, что у меня никогда их не было.

Он рассмеялся, и смех этот был короток и горек, а затем он повернулся и исчез, растворившись в темноте, а она подумала вдруг с непонятным для нее самой испугом, что доброе его расположение к ней на этом закончилось.

В квартире было светло. Свет шел из ванной комнаты. Могла ли она, уходя, забыть повернуть выключатель? Или маленький цадик каким-то образом проскользнул внутрь и сидит, в эту минуту, расслабившись и не отводя глаз от экрана телевизора?

Эту ночь провела она нервно, то просыпаясь, то засыпая вновь, бродила от одной кровати к другой… словом, ночь была потеряна. Утром она позвонила матери в дом для престарелых и была немало удивлена, застав ее бодрствующей.

– Ты права… здесь я сплю больше, чем надо бы, даже с учетом моего возраста… больше, чем это мне рекомендовано моим лечащим врачом. Я боялась, что Тель-Авив будет расстраивать меня, а получилось наоборот – здесь мне спокойнее.

– А как же эксперимент? Продолжается?

– Продолжается.

– Ты полагаешь, что после его завершения здесь ты сможешь вернуться в Иерусалим и, оставаясь там, будешь решать вопросы своего будущего пребывания здесь?

– Нет, Нóга, мы не имеем права останавливаться. Это нечестно по отношению к Хони, который потратил столько сил, и, конечно, вдвое нечестно с учетом всех удобств, которые были здесь мне предоставлены – эта вот квартира, например – такая приятная и безо всяких обязательств. Нет, нет, мы не можем все бросить на полпути.

– Но я хорошо тебя знаю, мама, и ты не сможешь жить там.

– Не будь так уверена. У нас есть еще в запасе девять недель, и, несмотря на крошечное расстояние отсюда до Иерусалима – по крайней мере по европейским стандартам, у меня проступают новые перспективы, поскольку здесь я свободна от старых обязательств и излишних воспоминаний. Сейчас я имею полное право спать, сколько мне хочется, так что у меня – точно так же, как у папы – появляется шанс завершить свою жизнь, не обременяя вашу в случае долгой моей болезни необходимостью тратить на меня свои дни и недели.

– О таких вещах никто ничего знать не может. Случиться может все.

– Понимаю, о чем ты. Со своей железной честностью, возможно, ты и права. А потому у меня крепнет убеждение, что для тебя мой эксперимент слишком тяжел. Тебе уже наскучило в Иерусалиме? Но в отличие от Хони тебе ведь всегда нравился этот город, и ты была снисходительна и терпима к нашим набожным соседям. Кроме того, Хони сказал мне, что тебе нравятся те маленькие роли, которые ты с его помощью нашла… та, например, когда тебя убивают ночью на песчаном пляже, и ты лежишь и смотришь на звезды… и что это ты приговорила к смерти молодую девушку…

– Никого я не приговаривала. Я только объявила, что присяжные признали ее виновной. И все.

– И тебе это понравилось?

– Более или менее. Чем я могу заняться, мама? Я пытаюсь скоротать время, пока ты не решишь, где ты хочешь прожить до конца жизни.

– Не беспокойся. Ведь именно этим я и занимаюсь. Поверь, я не бездельничаю. Я непрерывно взвешиваю все «за» и «против», так что ты, моя дорогая, не дави на меня и не завидуй мне эти три месяца; потом ты сможешь вернуться в лоно своего оркестра. Что тебя тревожит больше всего?

– Эти дети.

– Какие дети?

– Ультрарелигиозные малыши, ставшие телевизионными наркоманами.

– Но Хони сказал, что они вернули ключ, который я им одолжила.

– Я вынуждена была силой отнять этот ключ у них, но, очевидно, они раздобыли дубликат и теперь приходят, когда им вздумается… это надоело мне до смерти… а иногда я просто боюсь. Это ужасно.

– Ужасно? Ты преувеличиваешь. Это ведь всего лишь дети, маленькие дети, растущие в огромных семьях; в них при этом они очень одиноки и подавлены, а потому нередко чуточку «того». И кроме того, они дети Шайи, того симпатичного парнишки, с которым ты любила время от времени поболтать на лестнице, когда все мы были моложе. Кто же из них?

– Старший. А другой, много моложе и такой, по правде сказать, необычный, это его двоюродный брат, который некоторым образом оказался цадиком.

– Цадиком? Каким образом?

– Неважно. Но смена замка повлечет за собой замену всей входной двери, которая сейчас того и гляди вывалится на лестничную площадку, и все это вместе взятое ожидает только твоего решения.

– Вот тут ты совершенно права. Только моего решения.

– Но пока этот час не пробил, давай установим засов, чтобы наружная дверь могла закрываться изнутри. Тогда я по крайней мере буду чувствовать себя в безопасности, находясь в квартире.

– Все правильно. Я попрошу Хони приделать засов, закрывающий изнутри и тебя, и квартиру.

– Незачем тащить для этого сюда Хони из Иерусалима. Я найду кого-нибудь в самом Иерусалиме.

– Ну что ж… это разумно. Например, обратись к Абади, папиному другу. Он – человек исключительной порядочности, вежливый и внимательный. Это он и его жена приносили нам пищу во время шивы – каждый день. А после того, как ты уехала – именно он привез и поставил нам электрифицированную кровать. Он поставит на входную дверь не только засов, но и любое приспособление, какое ты захочешь. И сделает это не из-за денег, а по доброй воле и с большой любовью.