Игорь Шестков - Приложение к собранию рассказов в двух томах. Том 3. Пациент 35

Увы, у меня от чтения солженицынской прозы эйфории не возникало. Скорее приходило чувство отравленности языковыми консервами.

Я восторгался не скучным Иваном Денисовичем, а его двоюродным дедушкой Акакием Акакиевичем, не «Одним днем», а «Записками сумасшедшего» и «Капитанской дочкой»…

Мне всегда казалось, что тексты Солженицына страдают провинционализмом, национальной ограниченностью, тенден-ционностью, упрямой предвзятостью. Из них сочится солжова кислота, яд мерзотной русской истории.

Пытался писатель всю жизнь этот яд из словесной ткани выполоскать.

Не только воссоздавать-наблюдать характеры, но и оправдать Матрен и Иванов. И разнообразных упрямо-положительных Столыпиных. И найти-назначить виноватых. Потому что был убежден, что есть виноватые в абсурдной и страшной русской жизни. И нашел. Понятно кого. Кого все они находят.

Позже обрел Солженицын и милых русскому сердцу друзей — Путина и ФСБ.

Захотел учитель математики не писателем русским стать, а пророком-советчиком-и-поводырем русской истории… Забыл, что ей чихать на поводырей… И на их косточки…

Взлетел с дачи Ростроповича… И приземлился со всеми своими тяжеленными «Колесами» на Лубянской площади. Где раньше Железный Феликс стоял.

Там и поставят растроганные чекисты Солженицыну памятник. На могиле великой русской литературы.

Многие русские писатели потеряли чудесный дар художественности и сломали себе хребты в попытке стать провидцами, спасителями, оправдателями… Примеры общеизвестны.

Откуда берется эта мания величия? Эта хроническая переоценка себя и литературы.

Оттуда же, откуда произошли «Третий Рим», «Соборность», «СССР — оплот мира и социализма», «Живее всех живых», «Догоним и перегоним», «Великий Сталин»…

От комплекса неполноценности тысячу лет поротого холопа, которому подавай не страну, а державу, империю, шестую часть земли. Не премьера, а президента, государя, народного лидера, царя. Генсека Красно-Солнышко… Светоча-генералиссимуса…

Не может русский человек жить без самоослепляющего патриотического бреда.

Без иерархии, икон, кнута, врагов и светлой цели…

Художник норовит стать демиургом. Топтун — президентом. Штангист — святым. Писатель — всезнайкой, провидцем, вселенским учителем жизни. Иоанном Златоустом. Сидящий на грязной кухне интеллигент рассуждает и судит как фельдмаршал. Маленький серый Путин глядит державным орлом и мечет в разные стороны молнии. Бывший зек Солженицын дает советы вождям, нации и всему миру.

Переписывает историю на свой лад. Самодеятельно воскрешает нелепые устаревшие слова-лазари…

Сим Симыч Солженицын особенно страдал отсутствием чувства юмора, был начисто лишен спасительной самоиронии. Может быть, именно это и превратило его в комичную и щемяще неприятную литературную фигуру. Нельзя так патологически серьезно смотреть на самого себя и на жизнь — козленочком станешь. Или козлищем.

Никогда не забуду чудную картинку — Солж в дурацкой шапке принимает на вокзале хлеб-соль.

Отвратительную гебешную новосоветчину он приветствовал как возрождение русского народа…

Подарил Путину пару золотых шаров.

Я читатель, ценю художественность. Мастерство писателя. А не его православие или народность. Солженицын пытался всю жизнь играть роль учителя. Это снизило уровень его перегретой, политизированной псевдоисторической прозы.

Солжа приворожили духи русской жизни. Казенные тяжелые вонючие духи. Фантомы государства — бетонные и асфальтовые чудовища.

Всех без исключения своих героев он сделал заключенными в лагере. В лагере России. В ее сучьей истории…

Ни Вермонт, ни Швейцария ему не помогли. Солж навсегда остался заключенным.

Если себя «зарядить» Далем, славянофильством, монархизмом, православием и народностью, то зеленая крылатая змейка — художественная правда, вильнув хвостиком, исчезнет. Спрячется за камешки. Ни энергией, ни дисциплиной ее не до-стать… Ни двадцатилетним трудом. Своевольна. Особенно не любит монументальные замыслы.

И покидает художественная правда утружденного своими глыбами писателя-пророка и ложится на легкие, не обремененные мировыми задачами, плечи легкомысленного писателя… Например, на Войновича.

Я ценю многие вещи Войновича гораздо больше, чем «Колеса» Солжа. Его «Шапка» конечно переживет солженицынские глыбы и повиснет на крючке в шкафу Собакевича рядом с «Шинелью» и кителем Мышлаевского…

Академия наук. Гражданская панихида.

Гроб. Вдова. Сын. Солдаты. Милиция.

И молодые гэбисты с венками шныряют. Потом заходит сам.

Людишек не много — жиденькая очередь. Помню, что было на похоронах доброго косноязычного Сахарова — сотни тысяч людей на холоде стояли… И литературой он не владел. И в Бога не верил. Но в каждой живой душе оставил удивительный след. Надежды.

Не угадал покойник элементарную вещь — момент возвращения на Родину. Горбач 1989 года был мягок — впустил бы и обласкал. Тогда земец Солж со своими советами может быть даже чего-нибудь и добился бы.

Приехал поздно, опоздал к раздаче. Записался.

Приехал и в поместье заперся.

А солдаты зачем вокруг гроба? Чтобы мертвый зека ненароком не утек? Какая честь для мертвого зека быть посещенным державным лубянским обервертухаем! Проверял небось — помер ли писатель. Или и дальше подвоха ждать…

Какая радость для борца за справедливость умереть в стране. где Сталина представляют в школьных учебниках «самым успешным менеджером России»! Какая отрада для богатого землевладельца лежать на Родине, по которой кочуют миллионы бездомных!

Таков удел возвратившихся — за возвращение надо платить пли совестью или умом. Или совесть потерять, подарить ее крышующему в России гебью, или критический ум утратить и поверить их бесконечной лжи. Закрыв глаза и зажав уши.

Полагаю, что Солженицын — самый любимый (после Ельцина) покойник Путина.

Слышу, как запели певуны — русский гений, классик…

Новый Толстой. Новый Достоевский…

А по-моему не дотянул Солж ни до Достоевского, ни до Толстого. Ни до Чехова.

Ни до Домбровского, ни до Константина Воробьева не дотянул. Те были сердечнее и проще.

Проза их — пластичнее, естественнее солженицыновской…

На ваши каверзные вопросы, дорогой В., мне хочется ответить кратким комментарием.

Нет, я не смотрю российское телевидение, ни настоящее, путинское, ни гнусненькое «гусинское», предназначенное для жидко ностальгирующих лапчатых гусей-эмигрантов.

Даже если бы и захотел смотреть — не смог бы. Это телевидение вызывает у меня рвоту. Не виртуальную, а настоящую. Рвоту и коллапс всего существа.