Маарья Кангро - Обезьяны и солидарность

— А вот этот сахар я покупать не стану . Не стану и все. Никогда ни одного кусочка сахара для других! Я заземлю свое тщеславие иначе. Самодостаточностью.

Дарио с особой выразительностью закрыл дверцу холодильника. «Ну…»

— Хватит пороть чушь! — прокричала я.

— А именно?

— Черт, неужели ты, действительно, не веришь, что однажды я куплю-таки сахар для этого дома. И дойду до этого своим умом?

— Кто знает.

Тем утром, когда Дарио уезжал, я почувствовала, что слегка простудилась. Автобус отправлялся в 7.00, в воскресенье это был единственный автобус, на котором Дарио мог успеть в Рим вовремя, чтобы оттуда отправиться дальше, домой. Мне не хотелось сопровождать его до Рима с головной болью, чтобы там вместе слоняться по музеям. Мы и так по ним слонялись, в последний раз любовались Миммо Паладино в музее Ara Pacis и глазели на Золотой шар Помодоро с башни Петровской церкви.

Мы стояли на площади небольшого городка, слушали в утренней прохладе пылкое птичье пение и церковные колокола, отбивавшие полный час. Мне было холодно, и я этого не скрывала, но Дарио не пришло в голову обнять меня, впрочем, я особо на это и не рассчитывала.

— Ну и где этот треклятый автобус? Хочу автобус! Хочу спать в теплом автобусе!

— Да придет он.

— Я хочу свой автобус! Сию минуту!

Я посмотрела на Дарио, на его бежевый пиджак, на его большие с красивым разрезом глаза и вспомнила, как когда-то я разозлилась на подобные его изречения. Когда-то я считала, что мерзнуть вместе со мной на рассвете гораздо предпочтительнее сладкого сна в тепле. По крайней мере, такое впечатление должен был бы создавать благородный мужчина. Это было в те времена, когда я испытывала по отношению к Дарио почти безумное влечение. Он казался мне трансцендентным и необычным, а в глубине его глаз таился вход в еще более таинственные глубины, в неведомые миры. Изнеженный Дарио.

Я подошла к господину, выгуливавшему сеттера на краю площади, чтобы уточнить, ходит ли автобус по воскресеньям. Дарио с места не сдвинулся, только нетерпеливо потирал руки. Разумеется, не хотел беспокоить людей. Выяснилось, что автобус отходит в 7.15.

— Конечно, — отметил Дарио. — Надо было точно выяснить. Если живешь без всякой точности, всегда теряешь время. И прежде всего — драгоценный сон.

— Соседи снизу сказали, что в семь.

— О’кей.

— Переживешь. У тебя хотя бы голова не болит.

— Я хочу спа-а-а-ать!

— Сейчас заснешь. Я тоже хочу.

— Ты сможешь спать, сколько захочешь, тебе-то что.

Я смотрела на Дарио и исподволь наслаждалась тем, как он меня раздражает. «Ты выспишься в поезде. Запрокинув голову, открыв рот. Или понурив голову, как цветок. Или притулишься еще раньше, тихохонько, в одном из уголков музея».

— Спа-а-а-ать!

До прихода автобуса мы зевали молча.

Я снова заснула лишь около десяти и проснулась до двенадцати. Подумала, а имеет ли вообще смысл вставать. Умываться. Чистить зубы, причесываться. Махать гантелями на балконе мансарды. Принимать душ. Прилично одеться. Даже покрасить ресницы. Ради чего, ради кого? И обнаружила, что смысла нет.

Но я была так голодна, что заснуть больше не удалось, и я заставила себя встать. Откопала в шкафу пакет спагетти, при этом оттуда выпал большой непочатый пакет сахара. Плюхнулся на пол, из уголка высыпалось немного сахара. И в тот же миг из-под двери ванной выкатилась синяя пенная волна. Вода быстро разлилась по полу кухни, покрыла коврик под столом и упавший пакет с сахаром. Перед сном я включила стиральную машину, в очередной раз забыв перенаправить водоотводный шланг в унитаз. Ох, дома сливной шланг моей стиральной машины был замечательным образом соединен с водопроводом, а в этой стране домашнюю технику использовали по старинке, оправдывала я себя. Черт побери!

Мгновение я смотрела, как намокает пакет с сахаром, затем бросилась в ванную и переставила шланг. Вернулась на кухню и еще раз взглянула на пакет с сахаром. Поддала его ногой. Мои белые тапочки насквозь промокли и казались голубыми. Ударила комок еще раз. И еще.

Услышала по телеку, что в результате отставки правительства Проди в апреле, по-видимому, примерно 11–12 апреля, должны будут состояться внеочередные выборы. Представитель Rifondazione Comunista вел витиеватую бесхребетную речь. Член Alleanza Nazionale с фашистским душком (Дарио называл их fascistuncoli ) выкладывал простые и четкие заголовки. Теперь они сошлись в компании с Берлускони в партии с названием Народ Свободы, Il Popolo della Libertà . Очевидно, путь для Er Berlusca был открыт. Еще одна новость состояла в том, что из Испании в Италию для производства мяса и колбасы ежегодно перевозят 40 000 живых лошадей, которых содержат и транспортируют просто в ужасных условиях. Лошади были покрыты струпьями, травмированы друг другом в давке, у одной глаз в крови. Подумала, можно ли об этом написать. Тогда я здесь, по крайней мере, хоть что-то сделаю, снискаю расположение хороших людей, интеллигенции с тонким складом души.

Я почувствовала, что ноги холодеют. Пришлось подтирать воду, прежде чем она успеет просочиться под пол и вывести из строя электросистему, как у меня случилось в одном доме в Торино. Коврик под столом уже посинел. Я включила себе музыку для фона: «Vespro della Beata Vergine» Монтеверди. Эта музыка была настолько прекрасной и трогательной, что я подняла с пола пакет сахара и пристально взглянула на него: «Ну что, сахар?..» Мне прямо-таки хотелось спросить его о чем-то. «А скажи-ка мне, сахар…» Да, но о чем? Мы лицезрели истину, Монтеверди звучал: «Et exulta-a-a-a-a-avit spiritus meus» . Я подумала, что не уверена, удалось ли мне на этот раз забеременеть от Дарио. Хотя время снова было точно рассчитано. В народе говорят, что потребление кофе уменьшает шансы. Я выбросила посиневший пакет сахара в мусорный ящик и достала из шкафа возле двери ведро и тряпку.

Я рассматривала висячий потолок, тускло очерченный проем двери, яркий свет лампы возле монитора. Этот потолок рассматривали и до меня, и мне подумалось, что на нем вполне можно было бы что-нибудь изобразить. Только совсем на другую тему. Или вообще ни о чем, по крайней мере, не композицию. Хотя, конечно, о накапывании и разбрызгивании в духе Джексона Поллока и речи быть не может, они бы воздействовали слишком раздражающе, если учесть всё здесь происходящее…

— А то, что я хочу вам показать, — сказала доктор, поворачивая ко мне монитор ультразвукового аппарата, — это яйцеклетка. В правом яичнике она выглядит довольно зрелой. Похоже, что вот-вот начнет высвобождаться.

Сумрачная комната приобрела более четкие очертания.