Мюррей Бейл - Эвкалипт

Здесь он шел стопами величайших живописцев и английских ландшафтных дизайнеров, которые из кожи вон лезли, пытаясь воспроизвести хаотичный, случайный характер истинной гармонии, что в природе проявляется сама собою.

Разумеется, множество эвкалиптов росло на участке еще до Холленда. И отнюдь не все они были братьями окольцованы. Тут и там торчали красные жилокоры и железнокоры — местные уроженцы, а в придачу к ним еще и желтушки, столь любимые пчеловодами, торчали повсюду, куда ни глянь. Вдоль гребня выстроились эвкалипты-кувыркалы, на равнине — эвкалипты-каракуля, а еще — «розы запада», сажать которые мужчине в голову вряд ли придет. Сохранилось даже несколько материковых красных эвкалиптов: фермеры рубят их на столбы для забора. Ветер и случай позаботились о распространении и иных видов, каждый из которых не походил на остальные. За пределами видимости усадьбы, на пастбищах, среди самых что ни на есть заурядных местных разновидностей можно было встретить эвкалипты необычные, экзотические. Откуда они взялись, не знал никто. Над склоном выше дома, обрюхачивая ограду, царил совершенно инородный рябинник; самое высокое дерево в округе, он служил своего рода опорным пунктом для многих поколений клинохвостых орлов, ворон и попугаев, а также для их висячих сооружений из мелких веточек: ни дать ни взять темные комки в решете. Неподалеку пристроился коренастый туарт (он же Е. gomphocephala, эвкалипт гвоздеголовый). Вот вам еще одно дерево, что редко увидишь к востоку от Нулларбора. Верно, семечко упало с небес или вывалилось из отворота на брюках. Не иначе так, решил Холленд.

С заплечным мешком (в мешке ехали стандартные справочники да вареное яйцо «на перекус») Холленд исходил свои земли вдоль и поперек, задавшись целью идентифицировать все эвкалипты до единого. Нередко ему приходилось посылать образцы плодов и листьев какому-нибудь мировому светилу, проживающему в Сиднее, после чего, не ограничившись одним мнением, он запрашивал еще кого-нибудь. Ни один эксперт по эвкалиптам не мог ответить на все его вопросы. Столь слабосильны и гиперчувствительны были оные эксперты, томящиеся в тихой заводи никчемных учреждений, что отвечали они обратной почтой с пылкой услужливостью, просто-таки заваливая адресата подробностями.

В те дни Холленд с интересом прислушивался к кому угодно. Как-то раз утром, на выходе из гостиницы, какой-то пьянчуга ухватил его за локоть и исступленно принялся доказывать преимущества научного метода защитных лесополос; а вечером Холленд услышал по радио то же самое, но в изложении голоса трезвого и куда более убедительного.

Параллельно одной из стен дома Холленд высадил сто десять саженцев — в строгом соответствии с наукой. Выбирал он виды, популярные именно в этом качестве: быстрорастущий эвкалипт Стидмана и железнокор-маггу (его видовое название Е. sideroxylon, эвкалипт железнодревесный, наводит на мысль скорее о домне, нежели о прелестных цветах и листьях). А в самой середке этой протяженной конфигурации Холленд поместил самозванца, один-единственный серый железнокор. Проявился он лишь много лет спустя, едва не обернувшись для Эллен самыми что ни на есть ужасными последствиями.

Очень скоро добавились эвкалипты голубой, лососевый и прочие. Голубой эвкалипт — тот самый, что растет у дома ниже по склону и в определенных ракурсах смахивает на булавку, вколотую в женскую шляпку, в окружении патриотического травостоя, — летом что золото. На нижних ветвях дерева Холленд подвесил качели для Эллен. Здесь земля то вздымалась, то опадала плавными волнами: голая, пропыленная, будто твои стриженые овцы, — пока трудолюбивые руки Холленда не превратили ее в подобие парка. Голубой эвкалипт опознать легко. Видовое название — Е. globulus, эвкалипт шаровидный, — описывающее форму плода, сегодня характеризует имперскую экспансию сего великолепного древа: по всему Средиземноморью, из конца в конец, по всей Калифорнии и Южной Африке (там их целые леса) и по всем штатам Австралии.

Что до Е. salmonophloia, эвкалипта лососевокорого, сему дереву Холленд отвел почетное место у главных ворот.

Холленд, верно, знал, что при виде этого дерева местные так и замрут, открыв рот. Лососевый эвкалипт произрастает в противоположном конце континента, близ золотых приисков Западной Австралии. Название «лососевый» подразумевает розоватый оттенок коры. Ствол холлендовского экземпляра, пересаженного на чуждую ему почву, был припудренно-гладкий, ни дать ни взять аптечная резинка «цвета монашкиного пуза», как сказал кто-то.

Деревья от века следовали за великими миграциями ирландцев, итальянцев, евреев, бриттов и греков, стоило тем только пустить корни в чужой земле. Вторжение инородных красок, и тени, и потребностей в воде, равно как и опадание листьев, порождают непонимание, вплоть до открытой враждебности (в Португалии крестьяне выдирали молодые эвкалипты с корнем) — до тех пор, пока деревья не впишутся окончательно в пейзаж, на фоне которого разыгрывается представление культур.

Гладкокорые виды на ровном участке вдоль реки подбирались как символ (так, во всяком случае, могло подуматься стороннему наблюдателю) единообразной неподвижности каучуковой плантации; длинные прямоугольники серебристого света просачивались наискось между вертикалями округлых стволов, словно лучи прожекторов, выискивающие одинокого беглеца, однако высвечивающие разве что мотылька-другого да беззаботных птах.

Эллен нравилось врываться в эти заросли бежать куда глаза глядят, все глубже, все дальше, пока отзвука шагов не поглотит тишина, затмевая взгляд и разум афоризмами типа: «Рост медленный и неуклонный», «Терпение, только терпение» и «Однозначного ответа нет»; в окружении бесчисленных множеств бесстрастных стволов одного и того же диаметра и одной и той же серо-зеленой гладкости она полушутя воображала про себя, будто заплутала, и, утратив всякое чувство направления, издавала слабый крик, чуть громче писка — приятно же поволноваться, если знаешь, что и отец, и дом всего лишь в нескольких минутах ходьбы! Так Эллен поступила в тот день, когда у нее приключились первые месячные, — то был апофеоз взросления и смятения. Бледная краснота на кончиках пальцев — она оставила отпечатки на коре — была единственным цветом основного спектра во всей роще.

Замерев неподвижно, Эллен следила, как по неровным поверхностям перемещаются всевозможные насекомые и мелкие гады, в то время как издалека доносился словно цокот конских копыт: то отцовский топор кольцевал дерево, признанное лишним.

Недвижность всегда заключает в себе красоту.

В нашей стране по давней и безобидной традиции в крупных имениях взгляд неизменно скользит от дороги к дому по обсаженной деревьями аллее, этой зеленой артерии платанов или тополей, встопорщенных, будто птичьи перья. Сия традиция диктовалась как самой историей имения, так и гордой напыщенностью владельцев: тем, как сами они себя ощущали в округе.