Игорь Шестков - Собрание рассказов в двух томах. Том 2. Под юбкой у фрейлины

В общем, пропал парень, был уволен, развелся, опустился, забичевал.

Причиной всех его злоключении стала, и он этого не скрывал, а наоборот, кричал об этом на всех перекрестках… отсутствующая девственная плева или, выражаясь более консервативно, поруганная невинность его избранницы.

Да, в первую брачную ночь выяснилось, что Эльзочка вовсе не девушка… мало того, она уже и аборт успела сделать. И злые языки говорили, что не один и не два… Другой бы обрадовался, что не ему придется пещерку рыть, ну или, посетовал бы, вздохнул, да и простил любимой… и смыл бы горячей любовью все, что было до него.

Любой, но не Ваня-гинеколог. Отчасти виновата была в этом и прелестная Эльза. Она в ту злосчастную ночь, когда ее муж обнаружил пропажу и принялся голосить, расплакалась и соврала ему, что ее совратил или даже изнасиловал директор их завода, Михал Иваныч такой-то. И ненависть, и бешенство, и обида Вани обратились не на жену, а на начальство. Ваня побежал в суд, жаловаться на Михал Иваныча.

Директор завода, помогший своей юной пассии в карьерном продвижении, никак не мог понять, чего же хочет от него этот взбесившийся молодой инженер. А потом испугался… набрал номер милиции, поговорил с начальником отделения и Ваню первый раз избили… потом посадили.

Ваня ездил жаловаться в Челябинск и в Белокаменную. Ему казалось, что перед ним встала страшная свинцовая матрешка. Он ее наклоняет из последних сил. а она упрямо встает. И ухмыляется. Написал даже в СЭВ и ООН. Побывал, и не раз, в лагере и в дурдоме…

В заключение Арик сообщил, что Ваня судится с кем-то «по гинекологическому делу» до сих пор.

Есть в немецких провинциальных городах женщины-энтузиастки, которые посещают, часто с измученным бессонницей маленьким ребенком, любимцем публики, оперные премьеры, концерты, вернисажи, чтения… дамы эти охотно дарят цветы певцам, художникам, писателям… они всех знают и их все знают… они вхожи в лучшие дома, несмотря на то, что сами часто живут на пособие… разносят и сплетни, но делают это удивительно деликатно, так что невозможно и подумать про них что-то плохое… одеваются не по средствам и с фантазией, хотя и не без некоторого излишества в кашне, шелковых рюшах и позолоченных финтифлюшках.

Уверен, что вы таких дам видели и не раз. С одной из них, Шарлоттой Р. я близко познакомился в незабвенном саксонском городе К. Это была огромная женщина лет двадцати восьми. Ее маленькая красивая голова была коротко подстрижена. Волосы она красила попеременно в желтый и зеленый тона. Длинный ее нос компенсировали черные «египетские глаза». Чувственные полные губы обещали изощренные ласки дерзкому соискателю, необъятных размеров грудь заставляла вспомнить волны Тихого океана.

Не хочу описывать историю наших отношений — она коротка и банальна. Какое-то время я, тогда еще художник, был в городе К. в моде, что ли… особенно после нескольких прошедших с большим успехом, если вообще можно говорить в таких случаях об успехе, выставках. Желтая городская газета поместила на второй странице большую статью с ужасно нерезкой фотографией моей картины под названием «Мистические конструкты эмигранта», а «Культурный Вестник» опубликовал нестерпимо эвфуистическую рецензию местного искусствоведа, которая начиналась так: Он пришел к нам с востока, этот таинственный чародей графики…

Видимо этого «чародея» хватило для того, чтобы Шарлотта пригласила меня на «парти с миндальными зверюшками», в конце которого томно посмотрела на меня египетскими глазами, поколебала для верности пудовыми персями и прошептала:

— Я надеюсь, вы останетесь, по ночам я так одинока… в этом старом доме так холодно.

Остался. Согрел ее. Два долгих раза. Хотел было заснуть, но Шарлотта решила одарить меня историей. Сам виноват. Не надо было спрашивать ее о пятне.

У нее на руке, как раз посередине между ладонью и тем местом, из которого у нас сосут кровь медсестры, располагалось крупное, с памятную медаль, круглое пятно. Или шрам. Выглядело оно так, как будто кто-то пересадил с другого места на теле кожу внутрь пятна, чтобы не было видно, что там вытатуировано или процарапано. Кошмарное пятно. Я спросил Шарлотту о пятне, когда она подошла ко мне с подносом, на котором валялись вышеупомянутые зверюшки и тонко позвякивали узкие бокалы с белым вином. Она глубокомысленно улыбнулась и прижала длинный палец к густо напомаженным коричневым губам.

А сейчас, в три часа ночи, вместо того, чтобы раскинуться на своей колоссальной кровати, на которой легко уместилось бы шестеро здоровенных матросов, и заснуть после праведных любовных трудов, решила рассказать мне душещипательную и жуткую историю происхождения этого пятна. Каюсь, я несколько раз засыпал во время ее повествования, поэтому, господа, прошу вас, не сетуйте на лакуны в изложении.

Это все случилось три года назад… Вы в городе, человек новый, а я тут и родилась, и выросла, и мама и папа и оба деда у меня люди известные… я всегда была на виду… обо мне не раз писали в газетах… ну вот… и наблюдали за мной не только хорошие люди, актеры, художники, музыканты, но и неофашисты, которых тут у нас после объединения Германии развелось, как крыс на городской свалке… Вы не поверите, сколько их там, я ездила, меня дирекция свалки приглашала на прием, я кукольное представление организовывала для детей сотрудников. Нам дружно аплодировали, а потом собрали деньги на мой сборник. Я пишу, знаете ли… хайку… только не из слов, а из одних слогов.

Почему неонацисты обратили на меня внимание? Потому что я активно помогала в организации «Дней еврейской культуры». Я и мелкие поручения исполняла, и артистов приезжих кормила и дома оставляла ночевать, у меня останавливались и писательница Саломея Генин из Берлина и клезмер-трио Игнатия Бердичевского и многие другие. Сами нацисты на «Дни еврейской культуры» не ходят, поэтому они меня там, например, когда я цветы дарила артистам, заметить не могли. Кто-то им донес и адрес мой дал. Всегда найдутся доброжелатели. А потом состоялся у нас перед ратушей большой антифашистский митинг. Я там выступала. Призывала неонацистов нашу историю вспомнить. Стыдила их. И они решили отомстить. А предводительствовал всем некто Пауль Н. Он дружил со мной в гимназии, а потом мы разошлись и Пауль в нацики подался. Поваром работает в забегаловке на Касберге — «У черной вороны». Там на витрине надпись — «Настоящая немецкая кухня». Сосиски с капустой подают и пиво. Красивый раньше был, платиновый блондин, а сейчас растолстел, голову бреет наголо и штиблеты носит до колен с красными шнурками. Это у них означает — готов на убийство. Ну так вот, Пауль мне прислал письмо… а я тогда любила одного еврея… Ури. Он ко мне из Кёльна приезжал каждую пятницу. А рано утром в понедельник — назад, прямо на работу, в бюро. Он не очень верующий, но всегда носил кипу. Любил меня очень. Подарил мне серебряный Могендовид в кружочке на цепочке. Наверно Паулю и о Ури рассказали… потому что он в письме угрожал убить «моего еврея», а меня искалечить… потому что я — «жидовская подстилка» и «порчу германскую кровь с паршивой собакой».