Игорь Шестков - Собрание рассказов в двух томах. Том 2. Под юбкой у фрейлины

Трое нацистов ворвались ко мне в квартиру. Я начала орать, но Пауль дал мне пощёчину и всунул в рот какую-то гадкую тряпку. И клейкой лентой заклеил рот. А у меня как назло насморк был, трудно было дышать через нос. Я закашлялась, из глаз слезы потекли. Пауль ленту одним рывком от меня оторвал, вынул тряпку, дал мне платок, позволил высморкаться. Потом опять тряпку в рот… и ленту приклеил и еще глаза завязал. Хорошо, Ури в ту субботу не было у меня, они бы его убили. Ну вот… и эти три мерзавца решили устроить надо мной «суд». Я их не видела, слышала только их скабрезные шутки, отвратительный хохот, чувствовала, как они меня лапают.

«Суд» длился наверное час. В конце Пауль прочитал мне приговор, но я ничего не поняла, потому что они влили мне стакан шнапса через трубочку в нос. Затем они меня раздели. И я почувствовала…

Не знаю, сколько раз. Помню только, что они во время… били меня по щекам. А потом связали веревкой, а сами ушли на кухню и долго что-то там делали. Орали там как павианы и ржали. Затем пришли и Пауль сказал:

— А теперь, Шарлотта, потерпи, сейчас мы твою жидовскую звездочку тебе на шкурке выжжем.

И тут же схватили они мою правую руку и прижгли чем-то. Мне показалось, что раскаленным железом. Я от боли сознание потеряла. А когда в себя пришла, жутко рука зудела. Нацисты ушли. Смогла себя освободить… кляп выплюнула и повязку с глаз сняла. Посмотрела на руку — багровое пятно страшное. Ожог. Они раскалили мою Звезду Давида и прижгли меня ей, заклеймили. Вызвала такси и в больницу поехала. Там мне рану обработали и обследование сделали. Эти подонки меня…

Через три недели врачи пересадили мне на руку кожу, а еще через неделю мне сделали аборт. Не хотела я ребенка от нациста-насильника. На суде Пауль кричал мне в лицо:

— Надо было тебе, суке, глаза выколоть… выйду из тюрьмы, поквитаемся.

Всех троих осудили. Дали от пяти до восьми. Вы не знаете, у нас тут суды к нацистам добрые. Один уже вышел — из-за примерного поведения. Видела его на Рождественском базаре… Глазами сверкнул и голову опустил. Пауль задушил кого-то в тюрьме и получил пожизненное. А третий будет сидеть еще несколько лет. Я боюсь, что…

Дальше я уже ничего не слышал, заснул мертво и проснулся на следующий день часов в одиннадцать. В кухне нашел кофе в термосе и два бутерброда с вареными яйцами, огурцом и салями. Рядом с термосом лежала записка: «Милый, я сегодня с утра в Доме Актера. Приходи, если хочешь, мы репетируем «Кукольный дом». Звони! Твоя Шарлотта».

Мы разошлись через неделю, даже без прощальной ссоры.

Через несколько лет я познакомился с одним поклонником моей графики — хирургом местной больницы, человеком занятым, волевым и циничным. Он пригласил меня в только что открывшийся в центре города индийский ресторан, полакомиться острыми жареными цыплятами с лепешками. За едой мы мило посплетничали. Заговорили и о Шарлотте. Выяснилось, что хирург тоже знаком с Шарлоттой. Примерно так же, как и я.

— Историей про изнасилование и клеймение серебряной звездой вас, наверное, тоже попотчевали. — предположил хирург, повертев в руке неправдоподобно алую куриную ногу.

— Да, и во всех подробностях, только я половину рассказа проспал.

— Немного потеряли. Все это — чистейшая выдумка. Никто ее не насиловал и Звездой Давида не жёг. А пятно — случайная родовая травма. Кстати, попробуйте эти кокосовые шарики с курагой — во рту тают!

Всякий раз. когда я хочу тебя утешить, мой дорогой друг, вспоминаю одну картинку из детства. Нарисовалась она в центре Москвы, на Кузнецком Мосту. В середине шестидесятых годов…

Слякотная была зима. Холодная, ветреная, с гнилыми оттепелями. Помню, все мечтали о крепком сухом морозце с солнышком. Но в городе было пасмурно и сыро, дул пронизывающий ветер, а с тяжелого пластилинового неба то и дело сыпалась колющая щеки снежная крупа вперемежку с острыми, ледяными капельками зимнего дождя. Москвичи обвиняли во всем недавно вырытые вокруг столицы водохранилища.

Шел я по Кузнецкому с моим отчимом, что-то мы хотели там купить канцелярское или книжное, не помню уже что. И вдруг видим, толпа небольшая собралась вокруг лежащего на грязной коричневой снежной каше мужчины с багрово-синим окровавленным лицом.

Зрители, как и полагается, в темных бесформенных пальто советского покроя, в мокрых кроликовых шапках с ушами, на мордасах — типичное совковое выражение, приличными словами вовсе не передаваемое.

Это чёё? Мертвый что-ля? Ну ни хуууя!!! Скутузило, бля, мужика по полной!

Все на лежащего уставились, как будто он бриллиантовый-самоцветный, но никто ничего не делал. Только один мужчина его ботинком пнул. Брезгливо так… отстраненно… мол, мне-то что? Мне — ничего. Лежи себе…

Скорую никто не вызвал. На женских лицах ни следа сострадания не видно, на мужских — только тупое удовлетворение. Удовольствие даже от чужого несчастья.

И вот вижу… сквозь толпу старушка какая-то сердобольная к лежащему пробивается. На голове — шляпка с потертой шелковой розочкой и синей вуалью, в руках — сумочка старомодная, глаза — добрые, подслеповатые, носик точеный, породистый, руки — в узеньких перчатках. Пробилась и давай пульс искать на его грязной лапе. Потом достала из сумочки цилиндрик валидола, свинтила ему крышечку и таблеточку в рот пострадавшему всунула… под язык.

Лежащий на асфальте поначалу и не отреагировал никак. Зрители подумали — и вправду помер. Закивали удовлетворенно. Но тут он шевельнул своим отекшим багровым веком и открыл ужасный правый глаз. Толпа охнула и затаила дыхание…

Глаз этот прошелся яростным взглядом по толпе зевак, быстро обнаружил сердобольную старушку и тут же налился кровью, как гребешок боевого петуха. Мне показалось, что глаз начал стрелять в старушку разрывными пулями.

Зашевелились и его опухшие синие губы. Так, как будто они не принадлежали своему владельцу, а действовали самостоятельно. Мы услышали что-то вроде: Оша йу тарай жыка… траить хошш сско чка ука…

Мой быстро соображающий отчим засмеялся первый.

А через полминуты гоготали все, а мужик на асфальте громко и вполне внятно хрипел: Пошла нах, старая жидовка! Отравить хочешь русского человека, сука?!

Лежащий выплюнул таблетку валидола и, несмотря на то, что был мертвецки пьян, ухитрился-таки лягнуть старушку нечистым своим ботинком в бок. После этого, как и был, лежа, достал из кармана пальто папиросу, всунул в угол рта, чиркнул спичкой и закурил.

А старушка схватилась за сердце… уронила сумочку и шляпку на грязный снег… розочка оторвалась и укатилась куда-то, вуалька сбилась неприятным клоком… ветер растрепал ее седые волосы… по морщинистым щекам покатились слезы.