Игорь Шестков - Собрание рассказов в двух томах. Том 2. Под юбкой у фрейлины

Бородатый, одетый в черное, похожий на Таможенника Руссо художник, сказал: Наконец-то пожаловали, сударь, встаньте ка пожалуйста вот сюда, смотрите на меня и не двигайтесь. Расстегните шубу. И молчите, слова, как вы уже вероятно догадались, тут бессильны и неуместны. Мне осталось сделать только несколько мазков. Сейчас все кончится… или начнется… это уж на ваш вкус.

Мой старый будильник показывал без четверти пять. Мне надоело пялиться на этот дурацкий портрет. Я встал со своего стула, откинул клетчатую занавеску и посмотрел в окно. Моросил холодный осенний дождь. Влажный асфальт был черен как воронье крыло, все остальное — дома, деревья, панельные девятиэтажные дома и небеса над ними — было коричнево-серым. Огромный московский двор зиял во всей силе своего безобразия.

Превозмогая слабость и зевоту, я снял портрет с гвоздя, оторвал от рамки медную проволоку и запаковал его в пять слоев газеты… перевязал тесемкой… а утром взял с собой на работу. После обеденного перерыва я не вернулся в лабораторию, а поехал в антикварный магазин, отдал там незнакомому продавцу портрет и квитанцию, показал надписи, обещал пожаловаться… и получил свои деньги назад. Затем заехал к филокартистке, расплатился с ней и забрал пальто. Надел новое пальто и поехал к бабушке.

Она не могла наглядеться на обновку. Гладила благородный каракуль и удовлетворенно кивала головой. Предложила мне кусок пирога с капустой и оставшийся после гостей салат. Я поел, выпил чашку сладкого чая и сказал бабуле: В следующий раз положи, пожалуйста, в салат поменьше майонеза.

У меня в руках был чемодан — и я знал, что это все, чем я владею на земле. В чемодане хранились мои рисунки и несколько любимых книг.

Когда-то, еще в моей московской жизни, у меня и впрямь был такой, старинный, с металлическими заклепками на углах чемодан, и в нем я действительно хранил свои рисунки тушью. Куда-то он потом делся, исчез… или я его просто выкинул… не помню… но в том моем позавчерашнем сне чемодан вернулся ко мне, налился тяжестью тысяч бумажных листов и… и тащить его во сне было также трудно, как и в бодрствующем состоянии.

Да, во сне… я вылез из круглого отверстия в стене дома, похожего на дольмен… и пошел по тротуару широкой улицы, по обеим сторонам которой стояли одинаковые дома, тоже похожие на огромные дольмены или скворечники. Без окон, с круглыми, грубо вырубленными в массивных бетонных стенах, отверстиями. И вот, иду я по выложенному громадными плитами тротуару, тащу чемодан.

Автомобильного движения на улице нет, но в темно-коричневом небе, прорезанным зловещими золотистыми волокнами, летают странные самолеты… они напоминают мне детские игрушки, сделанные из полированного дерева… на носах у них пропеллеры… они производят несносный шум, эти бипланы… уродливые, несимметричные машины.

Я подхожу к перекрестку… и вдруг осознаю… что не знаю куда идти… что забыл, где я живу.

Это приводит меня в ужас. Я начинаю бегать туда-сюда… я мечусь как угорелый… в ночи… по этим бесконечным улицам, среди ужасных одинаковых домов, похожих на дольмены.

Теряю где-то свой чемодан и не сожалею о потере.

Неожиданно сам для себя забегаю в внезапно открывшийся передо мной туннель… я бегу по туннелю и мне кажется, что кто-то преследует меня и вот-вот вопьется мне в спину зубами… выбегаю на квадратную площадь.

Посреди ее стоит монумент — огромная, отлитая в бетоне игральная кость, а на ней восседает обнаженный мужчина — колосс с головой и клювом тукана. Длинная его шея изогнута, голова запрокинута, он смотрит в небо прямо над собой.

Я пробегаю под его двадцатиметровыми бедрами и оказываюсь перед домом с полукруглой надписью на фасаде — ПОЛИЦИЯ. Открываю маленькую дверцу и попадаю в зал, на противоположной стороне которого стоит письменный стол… за ним сидит симпатичная дама и читает какую-то казенную бумагу. Я иду к ней, под ногами у меня хрустит песок.

— Меня зовут Антон Сомна, я забыл, где я живу. Не могли бы вы мне помочь?

Полицейская дама кивает мне почти благосклонно.

— Покажите паспорт, господин Сомна.

Я вынимаю из кармана толстую книжечку — и подаю ее блюстительнице порядка. Я знаю, что в паспорте мой адрес не указан, но верю в силу ее власти, верю, что она умеет читать между строк… терпеливо жду… а она листает мой паспорт и водит по его испещренным печатями страницам рукой, как будто читает книгу для слепых. Она кладет паспорт на стол, открывает один из ящиков письменного стола и достает оттуда толстую пыльную книгу… ищет страницу… находит… и кивает удовлетворенно.

Смотрит на меня… в ее взгляде — ледяное презрение. Пауза затягивается. Зыбучий песок у меня под ногами начинает затягивать меня в свои жуткие недра. Я хватаюсь за стол… умоляюще смотрю на полицейскую даму… я готов простить ей ее презрение ко мне… мне только нужно узнать адрес… я хочу домой… лечь в теплый угол и забыться сном.

Наконец она прерывает молчание.

— Господин Сонма, вашего имени нет в списке. Но я нашла рапорт полиции Миранды. Вы умерли во сне тридцать четыре года назад, и с тех пор незаконно бродяжничаете в нижних мирах… Поймите, вам нет места среди нас! У вас нет тут пристанища. Я не могу разрешить вам вечно странствовать!

Она говорит, а ее приятное лицо искажается, превращается в морду тукана, за ее спиной отрастают крылья. И вот, она уже раскрывает свой огромный клюв и взлетает.

И зал оглашается ее невыносимым клекотом и скрежетом ее когтей.

Проснувшись в холодном поту на узкой койке, я решил во что бы то ни стало снять собственное жилье. В тот же день направился в общину и попросил секретаршу порекомендовать мне квартирного маклера. Она спросила меня, есть ли у меня деньги, и, услышав утвердительный ответ, тут же позвонила куда-то. Потом передала трубку мне. Меня спросили о квартплате, которую я готов платить и районе, в котором я хотел бы жить. Я ответил. Попросили подождать, сказали, что перезвонят.

Через полчаса некий господин Брукнер назначил мне встречу на завтра.

Я прибыл на место встречи на четверть часа раньше указанного времени, чтобы не спеша осмотреться.

Нда… улица, как улица. Не широкая, шагов двадцать. Движение довольно бойкое. Выхлопами воняет и чем-то еще более тошнотворным. Ацетоном? Серой?

Дома солидные, построены еще до Первой мировой. Все пятиэтажные, с высокими двускатными крышами, стоят блоком, без пустот, облицованы зеленоватой керамикой. Фонари старинные, покосившиеся, газовые что ли? Почему их не поправят?

Дома напротив покинуты жителями, подъезды заколочены досками, на окнах — фанерные щиты. На одном из них граффити — синий череп, высунувший длинный раздвоенный язык. На другом — портрет печального Цезаря. На его лысой голове диадема, он одет в ночную рубашку. Цезарь положил свою тонкую руку на деревянный подлокотник, на его плече сидит гриф.