Игорь Шестков - Собрание рассказов в двух томах. Том 2. Под юбкой у фрейлины

Несчастный Борис поднял на счет десять тяжелую железную дудку с кеглей на конце, беспомощно дернулся несколько раз, закрыл глаза и так, вслепую, выстрелил. Граната попала в правый треугольник, взрыв был сильнее, чем я ожидал. Статуя скорбящего солдата не пострадала, только верхушку гранитного знамени откусила граната. Старлей внимательно просмотрел заснятые оператором кадры, что-то ему сказал, тот закивал. Борису пришлось стрелять еще два раза. Потом гранатомет взял в руки сам старлей. Ухитрился сбить правую статую с первого выстрела. Оператор снимал только взрыв.

Второго солдата и знамя за ним снес четырьмя выстрелами Марк. Когда он стрелял, в его лице показалось что-то библейское. Скорбь и покорность судьбе.

Затем все пошли к площадке между поверженными знаменами. Оттуда предстояло стрелять мне. По солдату с девочкой на руках.

Одно дело смотреть на других, другое — палить по памятнику самому. После того, как Бугай приставил дуло автомата к моему затылку, я попытался сосредоточиться. Собрал в себе все разбросанные по углам сознания советские гадости и мысленно вложил их в эту фигуру с оловянной рожей повара… камера шарила по моему лицу… Я прицелился и выстрелил. В глаза мне плюнуло дымом и огнем. Отдача была не сильна.

Старлей посмотрел в бинокль и засмеялся. Подал бинокль бугаю. Тот тоже заржал. Бедный бронзовый солдат все еще стоял на своем зиккурате… в шинели, с дочкой советского коменданта на руках и огромным мечом… в животе его зияла неправильной формы дыра.

Немцы называли его «Памятник неизвестному насильнику»..

Дальнейшую работу доделали за нас старлей с бугаем. Не без азарта. Сопровождали пальбу комментариями: По деду с гранатой! А я по бабе с автоматом, прям по сиськам! Я по Минину и Пожарскому! А по Ленину на знамени, по бороденке. Я по танку! А я по городу-герою Ленинграду, чтоб ему, у меня там часы с руки сняли! Швейцарские.

Через полчаса все фигуры и барельефы с цитатами Сталина лежали в руинах.

Последней гранатой бугай хладнокровно снес с постамента Родину-мать. После чего защитники православного отечества распили бутылку водки из горлышка. Мы безмолвно стояли в стороне.

По дороге на фабрику, в «Тигре», бугай пел хриплым голосом песню «Я люблю тебя, жизнь» и громко рыгал перегаром.

На ужин мы опять получили «колу» и хлеб.

После еды Борис заговорил: Ну теперь все ясно… Нам каюк. Мы теперь изверги рода человеческого. И все готово для протокола. Видео, признание. Евреи-террористы в немецких беретах. Фашисты. Покусились на самое дорогое. А у меня между прочим Паркинсон.

Марк утешил: «Погодите, то ли еще будет. Сегодня Мемориал грохнули, завтра нас пошлют Берлинский собор крушить, потом дворец Шарлотты, а послезавтра публично распнут на Алексе. Может быть, прямо на Красном Ратхау-зе. Чтобы отовсюду видно было. Или в Нью-Йорк повезут, прямо на Генеральную ассамблею. Вот они. мол, виновники вторжения. Смотрите на них».

— Я когда стрелял, представлял себе его. — Борис тревожно оглянулся, проверил не слышат ли нас посторонние уши. — Ну Воблоглаза, моль. Хотел его прямо в плешивую башку ужалить. Как же это ватники-хомяки допустили, что он так долго ими правит, да еще войну мировую начал?

— Да они не лучше его. Такие же скккоты. — Марк от злобы и волнения начал заикаться. — Паршивые скккоты. Чтоб им всем подддохнуть в атомном огггне…

Схватился за левый бок. Прохрипел что-то. Грузно осел. Борис громко закричал: «Марк умирает! Помогите!»

Старлей и бугай подозрительно быстро вынырнули откуда-то, открыли клетку, схватили Марка и унесли его как большую куклу.

— Куда вы его тащите, — заорал Борис, и был награжден тяжелым взглядом бугая и недобрым прищуром старлея. Через несколько минут они вернулись. На сей раз за Борисом. Он не хотел даваться им в руки и получил от бугая его специальный удар. И они унесли и его.

Я ждал, что они придут и за мной… приготовился стать землей. Но они не пришли.

Ни Бориса, ни Марка я больше в подвале не видел. Подумал, что их расстреляли… из бесшумного пистолета.

Вечером за мной зашел старлей, неожиданно вежливо попросил одеться и отвел меня во двор, к Тигру. Сел за руль. Меня посадил рядом.

Всю дорогу мы молчали. Когда подъезжали к «Вернойхену». и «Тигр» затрясся от жуткого рева взлетающего гиганта, старлей сообщил: Мы летим в Москву. Что. жидок, соскучился по Родине?

Я машинально кивнул.

— А она по тебе…

Мы вылетели около полуночи. В Пл-76 поставили кресла, набили салон пассажирами, а сумки и чемоданы свалили громадной кучей в хвостовой части. Сколько летело народу, понять было трудно, человек сто пятьдесят. Почти все военные, пьяные, разудалые, явно не без трофеев… хвастались друг другу фальшивыми ролексами, новейшими смартфонами, дорогими камерами, золотыми цепочками, элегантными туфлями от Версаче и Гуччи, снятыми ими с трупов, отобранными или сворованными в разгромленных магазинах и складах… жестикулировали, орали, курили, некоторые даже пытались танцевать в обнимку. Душно было в самолете страшно, воняло водкой и потом.

Современная русская музыка ревела как обиженный медведь… пассажиры топали ногами. Производимый ими шум заглушал ровное гудение реактивных двигателей. Слов я не знал, поэтому мне казалось, что из мутного рева, как из бурного потока руки утопающих, выбрасывались в сизое от сигаретного дыма пространство матерные частушки советского времени.

Захотелось старику… переплыть Москву-реку… тискал девку Анатолий… на бульваре на Тверском…

Моя правая рука была прикована к левой руке старлея наручниками. Сидели мы не в креслах, а на откидных стульях. Старлей поначалу кипятился, требовал у неопрятного майора с брелками на запястьях места в кресле, какую-то бумажку ему в небритую рожу совал. Потом обратился к пилотам. Никто с ним не разговаривал, может быть, потому, что он был в штатском.

Через час полета ноги у меня затекли, хотелось встать, подвигаться, но старлей спал как сурок, разбудишь его… а он обидится и расскажет этим ордынцам о том, что я солдату-освободителю брюхо продырявил… могут и из самолета выкинуть.

Ни пить, ни есть нам конечно не давали, а так хотелось холодного томатного сока.

При посадке нас потрепало. Да так сильно, что офицеры заблевали салон.

Сели мы в «Быково». Вышли на обледенелую полосу, и тут же в лицо ударило мокрым снегом, закружило метелью… до костей пробирал лютый холод родины. Здания аэропорта не было видно… вообще ни зги не видать… колотун колотит. Старлей буркнул примирительно: Снесли «Быково»… капитализм… одна полоса осталась, приедем домой, сварю тебя какаву.

— А как же документы, пограничники, таможня?