Юрий Каракур - Фарфор

– Как ты думаешь, – спрашиваю я, – однажды мне купят магнитофон?

– Не знаю, – отвечает бабушка, красное перевёрнутое лицо, – сейчас всё таких денег стоит. Но ты слушай проигрыватель.

– Там нет таких песен.

– Да, сейчас совсем другие песни, – соглашается бабушка и бросает щётку. – Всё, к чёрту, хватит. Теперь ты пополивай его, а я сяду, а то меня уже качает, так и полечу сейчас в речку.

Бабушка садится на покрывало, я приношу воду и поливаю ковёр, мыльная пена копошится пузырями, спешит в запруду. После каждого ведра я разгибаюсь с удовольствием, как разгибалась старуха, которая сейчас, наверное, уже дома, готовит еду. Я замечаю, что пропустил конец игры, компания улеглась на покрывало, показав мне пятки и книгу в одной руке.

– В наше время, конечно, песни были другие, мелодичные. Очень мне нравился Марк Бернес. Тёмная ночь разделяет, любимая, нас, – поёт бабушка, прерываясь на одышку, – и тревожная чёрная степь пролегла между нами.

Ковёр, избавленный от пены, стал похож на мокрую недовольную собаку, теперь остаётся только смириться и сохнуть. Я сажусь рядом с бабушкой.

– А с Мусей всё пели «У Чёрного моря». Идём иногда вечером, жара спала, и мы с ней поём на два голоса: Есть город, который я вижу во сне… – бабушка отрывает перо зелёного лука, и песня пахнет луком, – о если б вы знали, как дорог. Это Утёсов пел, видный такой мужчина был. Давно уже умер.

Мы едим хлеб с зелёным луком, пьём чай из термоса. С того берега поднимается чьё-то колено и ловит ветер.

– Сейчас голоса нет, а жопой вертят, – продолжает бабушка разговор про магнитофон, – я как посмотрела на эту Распутину, так и ахнула. Вместо трусов какой-то шнурок в жопе.

Я ложусь и тоже поднимаю ногу, потому что выяснилось, что так можно, и потому что это немного объединяет меня с теми, кто на другом берегу. Над нами без слов подёргивается электронная музыка, грустные космические сигналы. Бабушка ложится рядом, со стоном распрямляя спину. Небо тянет медленные облака, отбрасывая тень на землю и на тех, кто лежит под облаками. Я спрашиваю бабушку про облако:

– На что похоже?

Мне кажется, корабль или такой как будто лебедь, а бабушка отвечает:

– На муть.

– Почему? – удивляюсь я.

– Мелодии нет, слов нет, только пищит что-то, как комар.

Я смотрю на неё, и понимаю, что бабушка положила косынку себе на глаза, на небо не обращает внимания, а говорит о музыке.

– Это Жан-Мишель Жарр, – отвечаю я с гордостью, что помню все три имени с кассеты брата.

– Господи, – удивляется бабушка. – Давай искупаемся, пока отец не приехал. Зря, что ли, брали плавки.

Я достаю из сумки полотенце и плавки, отхожу подальше от воды. «Да никто не смотрит», – говорит бабушка. Но я знаю, что смотрят все. Мне нужно исполнить трюк – жонглировать полотенцем, плавками и трусами, чтобы ничего голого не показалось и чтобы никто не увидел моих трусов, растянутых, с ромашками, среди которых на месте дырки вставлен василёк со старой наволочки, и кажется, что все остальные цветы собрались вокруг него – бабушка даже смеялась, когда шила. Я оборачиваюсь полотенцем, закрепляю края, снимаю трусы. Я хочу побыстрее надеть плавки, но, задирая ногу, теряю равновесие. Полотенце, я чувствую, раскрывается занавесом, выпуская мою попу, я спешу его подхватить, но не успеваю, полотенце падает, я закрываю пах рукой, наклоняюсь, стыжусь попы и быстро тяну буксующие, перекручивающиеся плавки вверх. Я уверен, что все, особенно те, что на другом берегу, меня видели, поэтому от стыда не смотрю дальше нашего покрывала. Бабушка снимает платье через голову и просит помочь ей расстегнуть замочек лифчика. Я разделяю пластмассовый крест, лямки делают шаг вниз, и бабушка вываливает грудь в согнутую в локте руку и так держит, пока другой рукой расправляет яркий лифчик из купальника. «Трусы не буду менять, эти у меня нечиненые». Я подаю бабушке руку, она подтягивается и идёт к воде, поделённая на две части – цветную и беленькую. Её тело очевиднее хромает, когда голое – не только ногой, а как-то целиком: заваливается правое плечо, смещаются правые родинки на спине, о которых я забыл. На бабушкиных трусах я вижу маленькую дырочку под резинкой. «Бабушка, там дырка у резинки». Бабушка заводит руку за спину и, как рану, проверяет дырку. «Ну наплевать, – говорит она, – в моём возрасте можно уже вообще голой купаться». У самой воды трава пропускает землю, и бабушка делает первый шаг. Запруда удивляется бабушкиной хромоте неравномерными кругами воды, в правую сторону уходит больше. Бабушка, чтобы пережить первую прохладу, поёт высоким голосом Есть море, в котором я плыл, делает ещё шаг, и ещё шаг и тонууул . «Ох, хорошо», – говорит бабушка. Я вхожу в воду, между пальцами проскальзывает липкий ил, и солнце тут же закрывается облаком. Вода холодная и тёмная, мои ноги кажутся синими, я продвигаюсь дальше медленно, чувствую каждый сантиметр, до колена терпимо, а выше колена – даже не верится, и когда вода захватывает мои плавки, сердце дёргается вверх, я глубоко вздыхаю и опускаюсь до самого подбородка. Вода, если смотреть отсюда, плотно натянута до противоположного берега. Я проверяю компанию около красной машины, и двое, как будто потревоженные взглядом, поднимаются, оставив на покрывале только читающую книгу руку, и идут купаться. Он заходит первый, обтирает грудь, брызгает на девушку, и она созвучно брызгам взвизгивает. Я замечаю момент, когда его плавки оказываются в воде, и та же вода почти нежно поглаживает мой подбородок, скользит на длинных лапах водомерка.

– Попробуешь поплыть? – спрашивает бабушка. Она знает, что в прошлый раз у меня не получилось.

– Да нет, – пугаюсь я. – А ты?

– Нет, не рискну, вдруг сведёт ногу.

Я набираю воздух в лёгкие и опускаюсь с головой, вода холодной рукой хватает меня за макушку. Я отнимаю ноги. Какая-то сила медленно, без охоты разворачивает меня спиной вверх, я болтаюсь, шевеля руками. Вода гудит, как от напряжения, двигает меня, пока я не упираюсь в бабушкину спину. Я выпускаю воздух шумными пузырями и встаю на ноги прямо за бабушкой. Я вижу её затылок, заколку, капроновую верёвочку с крестиком, завязанную и обожжённую, чтобы не растрепалась, не удержавшиеся в заколке волосы намокли. Из воды на другом берегу выходит, разборчиво ступая, девушка, а парень движется в нашу сторону, хочет, наверное, перечеркнуть запруду. Мы с бабушкой смотрим на него, а он по-акульи наступает на нас. Мне кажется, я сейчас разгляжу его лицо, но, когда он подплывает совсем близко, я вижу только рот, мокрые волосы и усилие пловца, из-за которого лица не разобрать. Он плюёт водой и уплывает обратно, а бабушка говорит:

– Ну давай выходить, а то замёрзнем. Ты иди первый и подай мне руку.