Сара Эверетт - Если бы всё было иначе

Он снова свел нас троих вместе – пусть только внешне – в самый последний раз.

– Я сегодня хорошо себя чувствую, – внезапно говорит Мэл.

– Правда?

Она кивает.

– Знаешь, чего мне хочется? Послушать немного классики.

Я широко ей улыбаюсь. Сколько времени прошло с тех пор, как мы в последний раз сидели, ничего не делая, и слушали ее любимый джаз. Билли Холидей и Эллу Фицджеральд. Дюка Эллингтона и Луи Армстронга.

Хотя многое из нашей избранной музыки есть у меня на телефоне, я подхожу к старому CD-проигрывателю и включаю его.

Но я не успеваю сесть, когда Мэл протягивает ко мне руки. Я не могу понять, чего она хочет.

– Помоги мне встать! – восклицает она, перекрикивая песню «Bugle Call Rag».

– Подожди, но… – я паникую, когда она пытается опереться на меня.

– Не станцевать под эту песню – преступление, – говорит она, приподнимаясь на слабых руках.

Одеяло спадает с ее колен, а вместе с ним и бумаги, которые она от меня прятала. Я хватаю ее за запястье, помогая удержаться на ногах, а потом наклоняюсь, чтобы подобрать то, что она уронила.

Я не хочу лезть в ее личные дела, но любопытство берет надо мной верх, и я бросаю взгляд на верхний лист.

Надпись на нем сделана таким неровным почерком, что ее трудно прочитать: «Цитата из Псалма 23 – слишком банально?»

Я кладу бумаги на диван, встаю и протягиваю Мэл вторую руку.

– Ты уверена, что стоит это делать? – спрашиваю я, видя, как тяжело она дышит. Кажется, вся ее энергия ушла на то, чтобы встать.

– Я не сломаюсь, – говорит она таким голосом, как будто это вот-вот произойдет.

Я беру ее за руки, и мы начинаем крутить бедрами, трясти плечами и строить друг другу рожицы. Мои мысли возвращаются к бумагам, которые я увидела. Они могут означать только одно: Мэл планирует свои похороны. Мне хочется свернуться в клубок и зарыдать, но Мэл на меня рассчитывает, поэтому я танцую и смеюсь, как будто в моей жизни нет никаких забот.

Песня не успевает закончиться, когда Мэл виновато качает головой, и я понимаю, что ей нужно сесть. Я помогаю ей опуститься на диван, когда замечаю, что в дверях стоит Люк. Его футболка промокла от пота, и он смотрит на меня круглыми глазами.

– Сто лет так не веселилась, – смеется Мэл.

Я накрываю ее ноги одеялом и сажусь рядом с ней, все это время чувствуя на себе взгляд Люка.

– Привет, мам, – говорит он, заходя в комнату.

Они пару минут болтают на разные темы. Я почти уверена, что мне не кажется: взгляд Люка то и дело возвращается ко мне.

Вскоре я встаю и начинаю прощаться.

– Я провожу тебя, – говорит Люк. – Мам, я скоро вернусь.

Мы выходим из дома и направляемся к моей машине в полной тишине. Наконец я не выдерживаю и выпаливаю:

– Она сказала, что хочет потанцевать. Это была не моя идея.

– Что? – рассеянно переспрашивает меня он.

– Она сказала, что не станцевать под ту песню – преступление.

– Не надо, – качает головой Люк. – Ты не обязана ничего объяснять.

– А.

Я ожидала от него любого ответа, кроме такого.

– Послушай, – говорит он, потирая затылок. – Единственное, в чем я никогда не сомневался, так это в том, как сильно ты ее любишь. Ни разу в жизни.

Произнеся последнее слово, он смотрит мне в глаза, и мне кажется, что я тону в их омуте.

– Хорошо. Я… никогда осознанно не причинила бы ей вреда.

– Я знаю, – говорит он.

Я сажусь в машину, и Люк отходит назад, чтобы я могла тронуться с места. По пути домой в моих ушах снова звучат его слова: «единственное, в чем я никогда не сомневался».

Я рада, что он это знает, но его слова подтверждают то, что он за все лето так и не сказал вслух: он сомневается во всем остальном, что было между нами.

– Как ты можешь просить меня остаться в общежитии? Она попала в больницу! – сказал Люк в телефон, и я представила, как он проводит рукой по волосам, оттягивая их назад. Он с детства делал так, когда из-за чего-то нервничал. – Я буду у вас через шесть часов. Даже через пять, если смогу ехать побыстрее.

– Да, но доктор сказал, что температура спадает и, возможно, Мэл уже завтра отпустят домой, – проговорила я. – К тому же у тебя впереди три промежуточных экзамена.

– К черту экзамены, – сказал он. Мне было непривычно слышать в его голосе такие мрачные оттенки.

– Люк… – со вздохом начала я.

– Не нужно было уезжать, – сказал он. – Я знал, что не нужно этого делать, но она клялась, что все будет хорошо. И рассказывала мне всякую ерунду про то, как ей хочется видеть, что я живу своей жизнью. Как она хочет убедиться, что я буду в порядке.

Я молчала, давая ему возможность выплеснуть эмоции, но ему хватило всего одной минуты.

– Обещаю, что позвоню тебе, если что-то изменится, – сказала я.

– Даже если ее состояние ухудшится?

– Даже в этом случае, – пообещала я.

В итоге Мэл провела в больнице две ночи. Лечение ослабило ее иммунную систему, и она поймала какой-то вирус, но, когда в среду Наоми привезла ее домой, на ее щеках уже начал появляться хоть какой-то румянец.

Мы с Ро сидели в его спальне, пока Мэл отдыхала в комнате напротив, готовые в любой момент примчаться к ней. Ро притворялся, что играет в компьютерную игру, а я делала вид, что пишу домашнее задание по истории.

– Как думаешь, кому достанется дом, когда ее не станет? – ни с того ни с сего спросил Ро.

– Не говори так! – вспылила я.

– Не говорить правду?

– Мы не знаем, как все сложится. Может быть, она… – Поправится? Проживет дольше, чем остальные пациенты с таким диагнозом? – Возможно, у нее еще много времени.

Ро пробормотал что-то нечленораздельное и вернулся к игре.

– Думаю, она оставит дом Люку, – проговорил он некоторое время спустя. – Он же у нас старший, ответственный брат. Все козыри у него.

Я тяжело сглотнула. Мне не хотелось думать о том, кому отойдет имущество Мэл, но, когда Ро находился в таком настроении, лучше было дать ему выговориться.

– Я, наверное, получу машину или что-нибудь такое. Тебе она отдаст всю свою коллекцию дисков.

– Давай сменим тему?

Я не могла заставить себя продолжать этот разговор.

Ро окинул меня взглядом, а потом, к моему счастью, вернулся к игре.

Сосредоточиться на истории не получалось, поэтому я начала глазеть на выстроенные в ряд кубки, которые занимали бо́льшую часть места на его полке. Там, где у нормальных людей (например, у меня, у Люка и практически у всех моих знакомых) стояли книги, Роуэн хранил коллекцию серебряных трофеев, свидетельствовавших о его невероятных успехах в той сфере, которую он любил больше всего на свете. Я думала, что иметь столько вещественных доказательств своего таланта должно быть очень приятно. Хотя сам Ро, конечно, всегда говорил, что недостаточно хорош. Он постоянно повторял, что ему есть над чем работать, что удар справа может быть сильнее, укороченный – точнее, а подача – быстрее. Но все-таки даже он сам понимал, что он чертовски хороший теннисист.