Моника Саболо - Саммер

В нескольких метрах от меня два лебедя тянули к небу шеи, их белоснежное оперенье казалось мягким, как гнездо, лежавшее неподалеку на камнях. Они расправили крылья и начали шипеть протяжно и яростно, высовывая черные языки. Они распушили крылья, сдвинули их за спиной так, что получилось сердце, — это грациозное движение контрастировало с жутким криком, который рождался в самой глубине их естества. Я снова зашагал вперед; над головой парили чайки, а лебеди шипели все сильнее и сильнее, прогоняя чужака со своей территории. Мне пришло в голову, что они — глашатаи той дикой армии, что правит отныне людьми, что гонит меня прочь, гонит туда, куда я должен идти.

Я стою перед аптекой на Бур-де-Фур, смотрю на стеклянные раздвижные двери, их бесшумное движение успокаивает; я закуриваю сигарету, вдыхаю изо всех сил дым, делаю маленькие затяжки жизни и храбрости. Сам того не осознавая, вслепую, я пришел именно сюда. Может, отныне я сам стал движением или чем-то вроде акулы — хищной рыбины, которая должна плыть и плыть, чтобы не задохнуться? Также бездумно я вошел в аптеку и попал в странный потусторонний мир, свежий и продезинфицированный, отделенный от нашего несколькими сантиметрами стекла.

Сначала в ярком неоновом свете я видел только клиентов, которые передвигались в тишине, вроде той, что сгущается перед грозой, и сердце мое стучало и трещало, будто его засунули в морозильную камеру.

Я посмотрел на прилавок, на дверь в подсобку, и тут появилась Джил — вышла из второго зала. На ней был белый халат, накинутый на летнее платье, в руке, плотно сжав пальцы, она несла коробочку с лекарствами, а может, кусок слоновой кости или какую-то драгоценность. Забранные назад волосы делали лицо Джил немолодым и усталым, хотя выбивавшиеся из-под резинки пряди придавали ей вид студентки, которая второпях оделась после ночи, проведенной с каким-нибудь парнем, чьего имени она не запомнила. Время, затаившееся в уголках ее глаз, привело меня в ужас — я не мог сказать, где я был бог весть сколько дней или лет. Она увидела меня и застыла.

Я вижу, как округляются ее глаза и из них исчезает всякое выражение. Джил отворачивается, взгляд ее скользит по стене — кажется, она пытается найти там ответ, нацарапанный в углу крохотными буквами. А может, на этой белой стене — такой белой, что она освещает лица клиентов, склонившихся над прилавком, — записана вся ее жизнь.

Она наклоняется к блондинке в таком же белом халате — у той в волосах поблескивает обруч, а длинные ногти покрыты розовым лаком, что, видимо, призвано показать: уж ее-то жизнь не ограничена этим холодным и стерильным пространством — и шепчет ей что-то на ухо. Блондинка бросает на меня короткий взгляд и кивает; Джил протягивает ей ту белую штуку, что держит в руке, снимает халат, небрежно бросает куда-то назад и идет прямо ко мне.

— Здравствуй, Джил.

Я понимаю, как тяжело мне даются слова.

— Что ты тут делаешь?

Она взволнована, а может, вне себя. Она так мало изменилась, что это невыносимо. Щеки впали, в уголках глаз появились маленькие морщинки, но она так невозможно красива, что вихрь эмоций едва не отбрасывают меня обратно в пустоту за моей спиной. На шее у нее две полосы, и я представляю мужскую руку, проводящую ножом по ее горлу в нежной и опасной любовной игре.

— Я… Я пришел к тебе.

Она сухо хмыкнула:

— Очень мило.

— Я хочу сказать — Саммер жива.

Джил смотрит на меня так, словно не слышит или не понимает смысла моих слов, поворачивает голову и меряет взглядом стену. До меня издалека доносится ее голос:

— Выйдем на пару минут, хорошо?

Она решительно прошла к террасе кафе прямо напротив аптеки, подвинула к себе железный стул, села и положила локти на стол, как будто у нас свидание.

Я сажусь, я в панике. Я не понимаю, почему за один день решил сделать больше, чем за всю свою паршивую жизнь. Я слышу, как гулко стучит мое сердце, мне кажется, что Джил тоже его слышит, что весь город бьется в ритме моего сердца, огромного полого мускула, который сжимается и разжимается под земной корой. Его грохот, как дыхание исполинской новорожденной твари, которая карабкается к поверхности, как шаги могучего звероящера, который медленно идет по улице, возвышаясь над домами и раздвигая чешуйчатым гребнем облака.

— Я был у флика, который вел это дело.

Она молча смотрит на меня.

— Он нашел ее. Через два года после исчезновения. И мои родители были в курсе.

Джил достает пачку сигарет — прятала ее в складках платья или в нижнем белье?

— Ты пришел, чтобы мне это сказать?

К коже приливает кровь, будто она плеснула мне в лицо кипятком.

Я трясу головой, но Джил не смотрит на меня; подошел официант, она заказывает кока-колу, я — кофе, хотя хотел бы выпить водки или проглотить пригоршню таблеток из коробочки, которую она отдала девушке в блестящем обруче.

— И еще Саммер не дочь моего отца.

Джил молча курит и смотрит в стол, выложенный мириадами стеклышек, похожих на маленькие раскрытые глазки.

— Ты знала?

Она вздыхает, не поднимая головы:

— Конечно, она мне сама сказала. Нашла семейную книжку, [30] Семейная книжка — документ, выдаваемый мэром при бракосочетании, куда записываются все изменения в составе семьи. где было написано: «Отец неизвестен», ей было лет тринадцать или четырнадцать. Но это не имело значения.

Я ужасно устал, но видел, что она рвется в бой.

— То есть, все были в курсе, кроме меня.

Ее веки дрогнули, у кромки ресниц появилась черная тень:

— Тебя все равно ничего не интересовало.

Худой официант в шортах, болтавшихся на бедрах, поставил перед ней стакан, стекло звякнуло — такая короткая радостная мелодия, звук далекого колокольчика.

Она выпрямилась и наконец посмотрела на меня. Казалось, ей пришлось убеждать себя в том, что я — не сон или кусок ее воспоминания, а реальный тип из плоти и крови, псих, который сидит перед ней, нервно теребя в руках дурацкую чашку, в потной, прилипшей к телу рубашке и пожирает ее глазами сумасшедшего.

— Знаешь что? Мне наплевать. Жива или нет, наплевать.

Она выдохнула дым через нос, выпустила маленькие грустные или гневные облака.

— Вы не одни в этом мире страдаете, Бенжамен. Страдаете, уходите, бросаете. Ты поступил так же, как она. Исчез. Ты существовал, я точно знала, где тебя найти, но достучаться до тебя не могла. За кого вы себя принимаете? Я писала тебе, звонила, думала и думала, хотела понять, что я сделала не так, ведь ты мне ничего не объяснил. Ты вообще не соизволил мне сказать хоть что-нибудь, словно ничего не было. Я с ума сходила.

Она подняла глаза к небу, словно там, в пространстве, развернули свиток ее памяти.

— Ты такой же, как она. Два сапога пара.