Таисия Пьянкова - Я – дочь врага народа

Лиза дожидается, когда горестная мать уволится, затем ставит в ячейку ящика очередное изделие и заявляет:

– Тут я больше не работаю!

– Что это на тебя нашло? – спрашивает мастер.

– Не хочу рожать уродов! – отвечает она.

– Сперва замену себе найди…

– Я вам Грачёва нашла, теперь пусть он ищет…

Это говорится при Коле. Никакой подлости в словах Лизы нет; она уже успела его предупредить о возможных последствиях вибрации. На что парнишка убеждённо ответил:

– Буду принимать монашество.

У Коли глубоко верующий отец расстрелян так же, как у Лизы, в 37-м! Дед-священник оказался на Камчатке. Однако он умудрился и оттуда заповедать внуку: прежде – Бог, затем – Родина, потом – всё остальное!

И вот эта самая Родина предстаёт перед Колею в образе заводского комсорга, образ которого можно набросать такою перефразой: не так страшен чёрт, как его малютки…

Он позволяет членам своего комитета пресекать в комсомольцах проявление «особых» мнений, ставить, кого следует, «на вид», делать документальные выводы…

А Коля не комсомолец. Он и в ремесленном не учился. Потому не обязан, как «чижики», отрабатывать на заводе трёхлетнюю принудиловку. Но ютится Коля на той же мансарде, где и выпускники училища, поскольку живёт с матерью в пригороде.

Рабочий день на заводе с восьми до семнадцати, затем – вечерняя школа до двадцати одного. А зима лютая, снег обильный, транспорт – только русским крутым словом по нему оттянуться…

Так что мансарда для Коли – выход из положения.

Но этот выход оборачивается для Коли входом в преисподнюю!

На барачном чердаке комсомольцы-атеисты редкий вечер не устраивают над ним потехи: то бойкоты, то стенгазетная сатира, то записочки с вольными стихами…

Примыкают к издёвкам и комсомолки – вроде Пельдуски…

Лизу такие вздорища вынуждают вспоминать детдомовские меры «воспитания».

Но досаднее всего то, что она бессильна перед комсомольской бандой. Такую опухоль чужого ума оторванными пуговицами не напугаешь…

А тут ещё в заводской газете «Знамя труда», за пару недель до праздника – 8 марта, с восторженным предисловием комсорга Бориса Владимирова публикуется её стихотворение, сопровождаемое многими похвальными эпитетами.

Похоже, кем-то из девчат оно выкрадено из тумбочки Лизы:

В конце февраля мансарда переселяется в новое общежитие, где и Лизу, и Колю принимают в свои комнаты удручённые необходимостью «позорного» соседства куражливые юнцы…

А тут публикация в заводской газете нового Лизиного стиха:

На этот раз стих сопровождается комментариями комсомольского актива:

«На кого тут намекает знакомый нам автор? На Бога?! Хотя Бог у неё здесь и глупый, и злой, но тем самым она и признаёт, как Грачёв, его существование…»

«Спросить надо у автора – может, она имеет в виду нечистую силу? Но, признавая чёрта, она тем самым утверждает существование Бога!»

«До каких пор мы будем терпеть в своём коллективе эту бесовщину?»

Жаль – активисты не знают, что комсомолка Елизавета Быстрикова ко всему прочему пишет ещё и афоризмы, один из которых уверяет:

Узнали бы, турнули бы из комсомола и сами бы… послали её – к чёртовой матери!

Самое начало сибирской весны, а дырявый снег уже исходит на солнцепёках грязными, но радостными слезами. С ним заодно ликует Лиза: скоро можно будет уединяться – в парках, на скамейках бульваров…

И вот… Нате вам – пятое число марта месяца! По всей стране непролазная, воющая, дикая лавина смертельной страсти… Не извернуться, не продохнуть…

Нету больше Сталина!

Общежитие истерит на всё весеннее утро, захлёбывается рыданиями, воем вопит…

Поневоле воскликнешь: о Господи!

Лизавете бы тоже следовало отчаяться, но нет в её душе беды, хоть разорвись!

А заводы гудят, а машины завывают, а люди стонут, а воробьи орут…

Лиза идёт заводскою дорогою и вспоминает случай на барахолке. Там кто-то, хулиганя, бросил однажды в толпу, как потом выяснилось, учебную гранату. И вот…

Обезумевшая толпа всё опрокидывает, сшибает, давит… Мужики, парни, даже девки улезают через забор, прочие продираются в воротах…

Лизавета замерла недалеко от столба – ни страха, ни смятения; и её, и столб, не задевая, обтекает слепая толпа…

Тогда появляется уверенность, что стоять при такой оказии безопасней. А теперь – наоборот: желание бежать как можно дальше…

Но в цехе ждёт митинг…

Выступающий за выступающим…

В свою очередь Борис Владимиров, заикаясь «от отчаянья», повторяет с высоты цехового конвейера слова предыдущего оратора:

– Скончался Председатель Совета Министров СССР, секретарь Центрального комитета Советского Союза – Иосиф Виссарионович Сталин!

Бежать – от заиканий, от всхлипов, от сморканий…

Лиза видит: чьи лица отуманены горем, чьи – лукавят, а чьи – лишь присутствуют…

Она встречается глазами с начальником цеха, который медленно кивает ей своей еврейской головою…

В цехе этого умницу любят все; она – не исключение. В момент его опасного движения Лизу охватывает тревога. Медленно озираясь, она видит неподалеку Колю Грачёва и тут же забывает о начальнике.

Никогда прежде Лиза не видела ни одного человека с таким горящим лицом. Она и подумать бы не могла, что этот тихоня способен иметь полные бешенства глаза!

Лиза спешит к нему, схватывает за рукав. Но Коля вырывается и через пару секунд оказывается на конвейере, рядом с комсоргом.

– Люди! – взывает он. – О ком вы плачете?! Господи! Кто погубил нашего народу больше, чем Гитлер! Разве не Сталин?! Будь он…

Борис Владимиров сшибает мальчишку на пол, но Коля умудряется докричать:

– Проклят!

Оцепенелый митинг взрывается негодованием…