Эми Тан - Долина забвения

— Меня уже нельзя ничем шокировать, — ответила я. Про себя я решила, что стоит попробовать опиум, если это вернет мне Эдварда хотя бы в виде яркой иллюзии.

— Но счастье было недолгим, — продолжил он. — Голубой дым рассеялся, и реальность ударила по мне сильнее, чем раньше. Вот только что я лежал рядом с женой, вздыхая от удовлетворения, а в следующее мгновение я уже смотрел в глаза незнакомой соблазнительнице. Девушке было не больше двадцати лет — примерно в таком же возрасте была жена, когда покинула меня. Другие мужчины решили бы, что она красива. Но меня возмутило, что мою жену подменили этой пустоголовой девчонкой, которая разговаривала, как хныкающий младенец. Я стал искать одежду, чтобы как можно быстрее уйти. Но потом почувствовал, как она ухватила меня за причинные места. Мне стало так гадко, что я хотел прикрикнуть на нее, чтобы она прекратила, но потом мне стало еще более гадко от самого себя, потому что мой пенис затвердел в ее ладони. Я нормальный мужчина, и с тех пор как я в последний раз касался женщины, прошло пять лет — если не считать видений жены. Девушка откинулась на спину, подняла платье и раздвинула ноги. Я не мог противиться влечению. Я вошел в нее… а потом… — грудь его тяжело вздымалась, будто он пытался удержаться от рыданий. Он опустил взгляд. — Я поступил отвратительно, и сама мысль об этом ужасает меня, — он покачал головой.

Я ждала, когда он продолжит. Но он поднялся с места:

— Я больше не могу об этом говорить, — он огляделся. — Если кто-нибудь услышит наш разговор, он подумает, что я безумец. Мне кажется, что я уже достаточно посвятил тебя в подробности своей жалкой жизни. Ты замечательный слушатель.

— Нет нужды извиняться. Правда! Освободить себя от худшего груза, которое приносит горе, необходимо. Возможно, ты сможешь это сделать, выразив свои чувства в стихах.

— Я так и делаю. Но, по большому счету, выходит сентиментальная чушь. В следующий раз, когда кузен пригласит меня на прием, я прочитаю тебе что-нибудь. И ты сможешь всласть посмеяться. Больше никаких мрачных воспоминаний с самооправданием!

— Тебе не нужно ждать приглашения кузена, — сказала я, обдумывая внезапную мысль. — Приходи завтра, ближе к вечеру. Я могу послушать твои стихи в уединении своей гостиной, за чаем.

Как только он ушел, ко мне поспешила Волшебная Горлянка:

— Он дал тебе стихотворение?

— Завтра вечером. Он придет на чай.

— Если он даст тебе новое стихотворение для выступления, ты допустишь его до постели?

— Что?! Чтобы он решил, что я обычная проститутка?

@@

На следующий день он пришел к нам в китайской национальной одежде, что меня несколько удивило. Некоторые наши клиенты тоже одевались в китайском стиле, но это были главным образом люди старшего поколения. Хотя он был из Аньхоя.

Будто угадав, о чем я думаю. Вековечный сказал:

— По части удобства европейская одежда не сравнится с китайским длинным платьем. Посмотри на меня: разве в таком виде я не больше похож на поэта?

Он и вправду был похож на поэта, а еще он показался мне более красивым, чем раньше, — наверное, потому что выглядел расслабленным.

Я пригласила его сесть в кресло, сама же опустилась на диван и стала ждать удобной возможности, чтобы попросить его о новом стихотворении. Я терпеливо ждала, пока он рассказывал мне, какие новые проблемы стоят перед Шанхаем. Ждала, пока он перечислял несправедливости, которые вынуждены терпеть рабочие и крестьяне. Я пыталась оставаться интересным собеседником, но постепенно теряла терпение. Наконец я попросила Волшебную Горлянку принести вместо чая вино, и разговор постепенно снова вернулся к его жалкому положению и мучениям. Речь его стала бессвязной.

— Вчера я колебался, нужно ли рассказывать о том, что произошло в опиумном цветочном доме, потому что боялся, что ты сочтешь меня безумцем. Я знаю, что с тобой могу говорить откровенно, но если я расскажу о том, что случилось, сможешь ли ты честно ответить мне — сошел я с ума или стал злодеем?

Я наградила его самым сочувственным взглядом и заверила, что буду с ним честна.

— Я уже рассказывал о своей жене и о девушке. Как я говорил, девушка лежала на спине, а я навалился на нее сверху, движимый только инстинктивной похотью. Она улыбалась. И внезапно мне стало ненавистно ее лицо. Я попросил ее отвернуться и закрыть глаза. А потом мне стало невыносимо ощущать, что ее тело двигается вместе с моим, будто мы были единым целым. И я попросил ее не двигаться, лежать неподвижно. Велел ей не издавать ни звука. Потом закрыл глаза и представил, что это неподвижное тело — труп моей жены. Я кричал от удовольствия и стыда, потому что снова соединился с любимой — но когда она уже была мертва. Я входил в нее все жестче и жестче, будто пытался таким образом вдохнуть в нее жизнь. Но она оставалась мертвой… Это наполнило меня новой мукой, и я остановился. И попросил девушку принести трубку. Вскоре я снова оказался в синей дымке дурмана, а рядом была моя жена, живая и здоровая. Как счастлив я был опять скользнуть мимо знакомых заветных складок в ее тайную пещеру! Я занимался любовью с воображаемым живым телом. Через несколько часов я снова пришел в чувство, увидел перед собой проститутку и снова заставил ее играть роль моей умершей жены. Я пробыл там три дня. Я не мог остановиться: мгновения счастья умножали муки, а муки требовали облегчения… Я уже вызываю у тебя отвращение?

— Вовсе нет, — соврала я. У него были отвратительные фантазии. Хотя его тоска по жене, заставляющая прибегать к самым ужасным способам, чтобы снова оказаться с ней, казалась достойной восхищения. Его жене это бы польстило.

Он в порыве благодарности ухватил меня за руки.

— Я знал, что ты поймешь! Ты уже говорила мне, что, когда другой мужчина в тебя входит, ты представляешь себе своего мужа.

Я этого не говорила… И как грубо он это сказал — «входит в тебя». Я представляла себе Эдварда, когда была в одиночестве, когда скучала по нашим тихим вечерам и вспоминала, что он мне говорил.

Вековечный оглядел комнату и похвалил меня за безупречный вкус.

— Когда ты представляешь в мечтах своего мужа, — спросил он, — ты видишь только его лицо?

— Чаще всего я вспоминаю звук его голоса, — ответила я, — и некоторые наши разговоры. И вижу, как он улыбается, всегда по-разному: уверенно, с облегчением, с удивлением, и как он улыбался, когда смотрел на нашу новорожденную дочку.

— Выражения лица. Это интересно. А что насчет запахов — аромата его тела и дыхания?

— Воспоминания о них не приходят ко мне сами. Я с трудом могу только отчасти их вспомнить.

— Я помню всё до мельчайших подробностей, особенно запах секса, когда мы были единым целым. Это суть моей поэтической натуры — помнить и воображать запретное. Страдания — источник моих стихов.