Эми Тан - Долина забвения

— Меня смущает, что нас могут услышать Помело и Лазурь.

Он ненадолго затих.

— Я не помню, чтобы кто-то жаловался на шум.

— В мою сторону звук тоже хорошо доходит, — сказала я чуть ли не плачущим тоном. — Я слышу, как ты доводишь Помело до исступления. По твоим крикам я точно знаю, чем вы занимаетесь: лежит ли она на животе, на спине или подскакивает в воздух.

Он снова рассмеялся:

— У тебя замечательное воображение!

— Как я могу спать, когда слышу, как ты говоришь другой, что принадлежишь ей, что она твоя любимая жена?

— Я не говорил ей, что она любимая.

— Ты не понимаешь, что исходит из твоих уст, когда ты достигаешь облаков и дождя! — я продолжала страдальческим тоном: — Как я могу спать, когда сердце мое так болит?

Но он просто смеялся в ответ:

— Моя бессонная жена! Я заставлю всех услышать, кто из них самая любимая. Повернись — и можешь кричать изо всех сил.

Он стал очень грубым. Пальцы его напоминали жесткие корни иссохших деревьев. Он ухватил меня за груди и так сильно вывернул, что я взвизгнула. Он укусил меня за шею, за ухо, прикусил мне нижнюю губу, и каждый раз, когда я вскрикивала от боли, он кричал:

— Скажи, что я твой! Скажи, что хочешь меня! Громче!

Когда пытка закончилась, я повернулась на бок. Мне стало ясно, что я использовала неверную тактику. Он погладил меня по волосам и сказал, что теперь Помело знает, как сильно он обо мне заботится. А затем стал перечислять, что ему больше всего понравилось, но я отказалась слушать его гнусности. Я промолчала. Он повернул меня к себе, и я увидела, что зрачки у него расширенные и темные, будто у дикого зверя. Я опустила взгляд, чтобы их не видеть. Он приподнял мой подбородок.

— Посмотри на меня, — сказал он. — Твои глаза так прекрасны. Они будто ворота в твою душу, — он поцеловал мои веки. — Даже когда ты молчишь, я могу заглянуть в твои глаза и увидеть, где скрываются твои истинные чувства. Должен ли я заглянуть туда? Что ты на самом деле ко мне чувствуешь?

Зрачки его были будто две черные луны. Мне казалось, что он действительно может прочесть мои мысли, заглянув в мои глаза. Я почувствовала нарастающую тяжесть в голове. Я едва могла связно думать. Он поглощал мои мысли, мою волю. Мне нужно стать сильнее. Он продолжал держать меня за подбородок. Я не хотела показать ему, что волнуюсь, и будто в мечтательной задумчивости полузакрыла глаза.

— Широко их раскрой, — приказал он. — Я хочу знать тебя всю. И теперь я вижу. Вот они, твои драгоценные мысли. А вот моя: я никогда тебя не отпущу!

Меня поразили его слова, и, должно быть, он ощутил, как напряглось мое тело.

— В чем дело, любовь моя? — он снова повернул к себе мое лицо. — Посмотри на меня. Скажи мне, почему ты испугалась?

Сначала я не смогла произнести ни слова.

— Я никогда не думала, что услышу от тебя это обещание. Я очень удивилась. Но надеюсь, что это правда.

Он продолжал напряженно смотреть в мои глаза и заставил меня встретиться с его взглядом.

— Ты принадлежишь мне. И всегда будешь принадлежать. А я принадлежу тебе?

Я почувствовала, как он лишает меня воли. Мне пришлось собрать все силы, чтобы победить страх.

— Ты принадлежишь мне, — сказала я.

Я поняла, о чем он думает: он злился на то, что я солгала. Поэтому я повторила свою фразу мягче, нежным голосом, заставляя себя выглядеть веселой и счастливой.

Волшебная Горлянка сказала, что жизнь ее похожа на жизнь буддистской монашки: служение дуракам и идиотам увеличивает ее заслуги для будущей жизни. Хотя общение со слугами имеет свои преимущества, добавила она. Ей было известно все, что творится в доме: Лазурь заболела или снова притворялась больной; Лазурь лгала, что сын Вековечного болен; Помело заболела или притворилась больной; Помело жалуется на еду; Лазурь отругала ее за жалобы; Помело удовлетворила Вековечного каким-то особенным образом, который он любил, и он подарил ей браслет; Лазурь сказала, что не может найти браслет, предназначенный для будущей невесты ее сына; Помело разозлилась, когда ей пришлось вернуть браслет; Вековечный снова собирается проверить свою лесопилку, и у всех нас будет неделя покоя.

Мы с Волшебной Горлянкой тихо переговаривались, для чего ей требовалось все ее самообладание. Горничная Лазури казалась ей подозрительной: Волшебная Горлянка один раз уже застала ее за подслушиванием. Чтобы она не затаилась под нашими окнами, Волшебная Горлянка пустила среди прислуги слух, что видела здесь призрак женщины с глазами, выпученными от удушья. Но даже с такими предосторожностями мы предпочитали говорить шепотом. Кто знает, какой еще служанке из тех, кто прислуживал членам семьи, живущим в другой части дома, вздумается подслушать? Обычно я волновалась насчет горничной Помело, но та забеременела от пожилого жителя Лунного Пруда, и он выкупил ее у Вековечного. Но Лазурь не позволит Помело потратить эти деньги на другую горничную.

Пока Вековечного не было дома, наша жизнь становилась легче. Мы втроем — я, Волшебная Горлянка и Помело — вспоминали былые времена: иногда с тоской, иногда со смехом. Рассказывая друг другу истории о наших любимчиках, мы не вспоминали об унижениях. В чуланах нашей памяти хранились воспоминания почти обо всех клиентах, покровителях, любовниках, куртизанках и мадам. Нам не трудно было выбрать тему для долгого разговора: это могла быть беседа о грубых мужланах, о щедрых клиентах, добродушных покровителях, юношах, чьи сексуальные аппетиты не знали границ. Мы соглашались, что у каждой из нас был покровитель, с которым наша работа казалась отдыхом, которого мы любили, за которого мечтали выйти замуж и который позже заставил нас разочароваться в любви. Я рассказала Помело о Верном.

Когда-то я поклялась, что больше не буду о нем думать, но невозможно было сдержать поток воспоминаний. Он знал меня с семи лет и видел, как я изменилась с тех пор, когда была избалованной американской девчонкой. Верный Фан понимал, чего я от него хотела и чего хотела от любого из мужчин. Он страдал от моих подозрений, от постоянных требований быть со мной честным. Я вспомнила, что он советовал мне не отвергать чужую доброту, учиться распознавать любовь. Оглядываясь назад, я понимала, что он действительно очень любил меня, но по-своему, а мне хотелось большего. Хорошие воспоминания о нем стали подарком судьбы.

Но лучшие воспоминания, конечно, были об Эдварде и Флоре. Они же были и самыми грустными. Мы хранили наши истории о великом горе как самые драгоценные. Они были доказательством любви, и я рассказала Помело и Лазури многое из того, от чего у меня болело сердце.

Однажды я проплакала весь вечер, вспоминая о малышке Флоре. Это было восемнадцатого января, в ее седьмой день рождения. Мы с Волшебной Горлянкой говорили о том дне, когда она появилась на свет: «Помнишь выражение лица Эдварда, когда он ее держал? Помнишь день, когда она увидела, как муха моет лапки?» Я надеялась, что Флора теперь счастлива, и боялась, что она совсем меня не помнит. Внезапно за окном кто-то чихнул, и я быстро распахнула ставни. Я увидела убегающую служанку Лазури. Она видела мои слезы.