Эми Тан - Долина забвения

Если наш китайский гость собирался создать торговый союз с американской компанией, Золотая Голубка между делом упоминала о «возможном друге» из числа иностранцев. Я делала то же самое для западных клиентов. Два наших клуба стали словно кусочками мозаики, необходимыми для создания такого сложного дела, как внешняя торговля. Когда нам удавалось поспособствовать небольшому успеху, мы получали небольшой подарок. После крупных сделок нам доставалась внушительная награда. В итоге мы стали брать свои проценты от сделок и прибылей. Но Золотая Голубка не могла успокоиться и заразила меня своей неугомонностью. Мы поняли, что чем богаче клиент и чем интереснее бизнес, тем больше денег мы можем заработать.

— Если мы хотим привлечь солидных клиентов, — сказала она, — нам нужно открыть первоклассный дом с куртизанками. И я знаю один дом с очень хорошей репутацией, который его мадам собирается продать.

Два года спустя мы открыли место, где соединились две стороны нашего бизнеса: социальный клуб для иностранцев и цветочный дом для мужчин. На китайском оно называлось «Дом Лулу Мими», на английском — «Тайный нефритовый путь». Решение оказалось там, где две крайности уравновешивали друг друга.

— Через десять лет, — шутила я над Золотой Голубкой, — ты купишь десять деревень, а через двадцать лет у тебя будет их сорок. Ты ненасытна. Это болезнь успеха.

Она была польщена.

— На сегодня мне достаточно. Я хотела вернуться в свое прошлое и изменить его. Десять лет назад я была вынуждена оставить цветочный дом из-за покалеченного лица. Теперь я владею одним из лучших заведений в Шанхае, и чтобы в полной мере ощутить свой успех, я должна уйти на покой, перестать торопиться, всегда оставаться спокойной — возможно, даже немного ленивой.

Но я не была ни спокойной, ни ленивой. Мне пришлось взять на себя часть ее работы. Через неделю, когда Золотая Голубка увидела мои запавшие от недостатка сна глаза, она сказала, что станет чуть менее ленивой. Я думаю, она просто хотела, чтобы я по достоинству оценила, как много она работает, и с тех пор я стала часто говорить ей об этом.

Между полуднем и вечерними приемами я играла с Вайолет, читала, купала ее, напевая песенки на английском и китайском, и говорила, как сильно я ее люблю, когда укладывала ее спать и ждала, пока она не уснет. Это были наши знаки любви. Она могла на меня положиться. Утром, пока я еще спала, за ней следила няня. Иногда я заводила любовников, но тщательно выбирала тех, кто был ниже меня по доходам, власти или уму. Я проверяла их, как когда-то в шестнадцать проверяла юношей-студентов, оставляя рядом опытных и прогоняя глупых. Я использовала мужчин эгоистично, жадно, не обращая внимания на их чувства. И я позволяла себе восхитительные постельные прелюдии, удовлетворение своей страсти, но не опьяняющую влюбленность или какие-то знаки, которые можно принять за любовь. Моя любовь принадлежала Вайолет. К тому времени как ей исполнилось четыре, она стала своенравным ребенком. Я была этому рада. Она не должна была скрывать свои чувства и замыкаться в мыслях.

Примерно в это же время я обнаружила, что и сердце может быть своевольным ребенком. Оно не всегда работает так, как от него ожидают. Если оно учащало свой бег, я знала, что пришло время достать ненавистные картины Лу Шина. Я смотрела на свой портрет, который он писал, когда я уже сомневалась в нем, но все еще цеплялась за доверие. Или это была просто глупая надежда? Я пристальней вглядывалась в свое лицо, в большие глаза, отражающие душу глупой девочки, которая любила художника. Внутри сияющих черных зрачков я видела отражение его желаний и мою готовность их удовлетворить, быть той, кем он хотел меня видеть. Потом я переходила ко второй картине, «Долине забвения», с тягостным ощущением, что когда-то верила в иллюзию истинного «я». Она была мне необходима, чтобы сохранить свойственные только мне качества. Я не знала, какие они, но была решительно настроена на то, чтобы не дать их извратить. И я позволила сделать это Лу Шину. Как легко я забыла о себе! Я разрешила страсти управлять собой и делать выбор. Я стремилась к золотому свечению между горами, чудесной несуществующей стране, к городу на другом конце моря. И я отправилась в это воображаемое место и чуть не погубила свои разум, сердце и душу. Я вернулась с осознанием, что должна быть умнее любви. Я все еще хотела найти Тедди. Он по праву принадлежал мне. Но когда я вспоминала о нем, я чувствовала разрушительную ярость, а не боль утраты ребенка, которого я когда-то держала на руках, радуясь его улыбке. Я попыталась вспомнить, как он выглядел. Вместо этого я видела лицо Лу Шина, которое у него было, когда он смотрел на малыша. Мне хотелось выкинуть из головы это воспоминание.

Единственным существом, которому я отдавалась полностью, была Вайолет. Я была константой ее существования: определяла

время восхода и захода солнца, создавала облака, показывая на небо, делала день теплее, снимая ее свитер, и холоднее, надевая на нее пальто; я отогревала ее замерзшие пальчики магией своего дыхания, делала аромат фиалок сладким, повертев ими у ее носика, хлопала ее ручками, когда говорила ей, что люблю ее, — в любое время, в любом месте, чтобы она почувствовала то же, что и я: она была смыслом моей жизни.

@@

Одним из самых первых клиентов «Тайного нефритового пути» стал обаятельный мужчина по имени Фэруэтер, что значило «ненадежный». Его имя, как я ему сказала, было достаточно явным предупреждением, что мне следует его избегать. Он ответил, что этим ласковым прозвищем наградили его друзья. Они приглашали его на ужины и приемы, зная, что у него нет достаточных средств, чтобы отплатить им тем же, но они также знали, что он вдвойне отблагодарит их, когда в шанхайскую гавань придет его корабль. Довольно быстро он признался, что был дерзким юношей, которого богатые родители лишили наследства. Он надеялся либо сделать состояние, либо умилостивить отца. Если он сможет сделать и то и другое — это будет идеальный исход.

Сначала Фэруэтер напоминал мне моего первого парня — голубоглазого и темноволосого греческого бога. Но он был гораздо более обаятельным, чем любой из мужчин в моем недавнем прошлом. Он с самого начала признался, что хочет, чтобы я стонала всю ночь и смеялась весь день. И тогда я впервые рассмеялась — над его дерзостью.

— Вы избегаете меня, мисс Минтерн, — произнес он насмешливо-льстивым тоном. — Но я буду ждать вас, как Руссо — мадам Дюпен.

Он часто вставлял в разговор подобные исторические отсылки и неявные аллюзии, а также длинные цитаты из классиков, чтобы дать понять окружающим, что он получил хорошее образование. Его остроумие действовало на меня, словно опиум. Через неделю после знакомства я допустила его до постели, и, к несчастью для меня, в своем знании женщин и любовных умениях он на голову превосходил всех моих прежних кавалеров. И с неизменной охотой выслушивал женские жалобы на беды и одиночество, после чего обрушивал на несчастную всю силу своего сочувствия и утешения — под одеялом.