Эми Тан - Долина забвения

Золотая Голубка принесла новости о Фэруэтере. Его теперь на каждом приеме обсуждали куртизанки и их клиенты. После того как он оставил в дураках мою мать, все только и говорили о том, какой он хитроумный и красивый. Никто даже не подумал, что он сделал что-то ужасное. Он просто американец, который обвел свою соотечественницу вокруг пальца. Мне стало больно от того, как мало в людях сочувствия к моей матери. Я никогда и не думала, что они так ее не любят.

В Гонконге Фэруэтер и Пышное Облако жили в усадьбе, на полпути к вершине горы. Но все деньги из-за его пристрастия к азартным играм и любви Пышного Облака к опиуму они растратили за месяц. Пышное Облако вернулась к жизни куртизанки, а Фэруэтер снова попробовал надуть бизнесмена — тайпана, члена еще одной триады.

Фэруэтеру не удалось завладеть деньгами тайпана. Вместо этого он завладел сердцем и невинностью его дочери. Слухи о том, чем закончилась его очередная афера, были единодушны: Фэруэтера засунули головой вперед в большой мешок с рисом — ноги у него при этом болтались в воздухе, — а затем сбросили в залив, где он тут же пошел ко дну. Я живо представила себе эту картину, и мне стало дурно. Но я не слишком-то горевала, что он погиб такой страшной смертью.

Когда Волшебная Горлянка ненадолго вышла, чтобы заказать чай и закуски, Золотая Голубка заговорила со мной по-английски, чтобы не стать источником сплетен для тех, кто нас подслушивает.

— Я знаю тебя с рождения. Во многом ты очень похожа на мать. Порой ты замечаешь слишком многое, видишь слишком ясно, и даже то, чего нет. Но иногда ты многого не замечаешь. Тебе всегда мало любви, которую ты получаешь. Тебе нужно больше, и ты страдаешь от того, что не можешь ее получить. И даже если этой любви очень много — ты ее не замечаешь. Ты тяжко страдаешь, потому что не можешь сбежать из темницы. Но однажды ты вырвешься отсюда. Эти страдания временны. И я надеюсь, что ты не обречешь себя на вечные муки, изгнав из сердца любовь из-за того, что с тобой приключилось. Это же могло произойти с твоей матерью, но ты спасла ее, после того как ее предали. Любовь, которую она способна чувствовать, подарила ей тебя. Ты растопила ее ледяное сердце. Однажды, когда ты покинешь этот дом, навести меня в Сучжоу. Я буду ждать тебя.

@@

* * *

— Снимай обувь, — приказала Волшебная Горлянка. — И колготки, — она нахмурилась, — Вытяни носки.

Горлянка вздохнула и покачала головой, не отрывая от моих ступней пристального взгляда, будто могла заставить их исчезнуть силой мысли.

Через два дня в нашем доме должна была появиться новая мадам, и Волшебная Горлянка беспокоилась, оставят ли меня, чтобы она тоже могла остаться в качестве моей наставницы. Она заставила сапожника изготовить пару тесных туфель, в которых я могла стоять только на цыпочках. Он сделал высокие задники, чтобы замаскировать пятки, и еще обернул красные ленты вокруг лодыжек. В них ноги казались маленькими и неуклюжими.

— Пройдись по комнате, — приказала Горлянка.

Я начала с танцующей, словно у балерины, походки, но через пять минут уже с трудом ковыляла, будто безногая утка. Затем рухнула в кресло и отказалась от дальнейших попыток. Горлянка больно ущипнула меня за руку, чтобы я поднялась, но после первого же шага я споткнулась и сбила на пол подставку с вазой.

— Твоя боль — ничто по сравнению с той, что пришлось испытать мне. Никто не позволял мне садиться. Никто не позволял мне снять эти туфли. Я падала, ударялась головой, ушибла руку. И все это было зря.

Она подняла одну из своих уродливых ступней. По размеру она была немного меньше, чем мои, незабинтованные. На подъеме стопы имелся горб.

— Когда меня продали в семью торговца, никто не заботился о том, чтобы бинтовать мне ступни, и тогда меня это радовало. Позже я поняла, что мои ступни оказались неудачными по обеим статьям — и уродливые, и большие. Когда я только стала куртизанкой, то миниатюрные, будто лилии, стопы значили очень много. Если бы мои были меньше, меня могли бы выбрать первой красавицей Шанхая. Вместо этого я носила те же туфли, что сейчас сидят на твоих изнеженных ножках, и стала только шестой по счету.

На мгновение она затихла.

— Конечно же, номер шесть — это совсем неплохо.

После обеда она покрасила мои волосы в черный цвет, натерла их маслом и сильно натянула, чтобы они казались прямыми. Проделывая все это, она не переставая говорила.

— Тут никто не будет тебя баловать. И от меня этого тоже не жди. Это ты должна здесь приносить другим удовольствие. И никогда никого не разочаровывай — ни мужчин, которые к тебе приходят, ни мадам, ни своих цветочных сестер. Ах да: слуг и горничных тебе ублажать не обязательно. Но не настраивай их против себя. Если относиться к другим с почтением, тебе же самой будет легче жить. Если же наоборот, то и плоды пожнешь соответствующие. Ты должна показать новой мадам, что понимаешь это. Должна быть девушкой, которую ей захочется здесь оставить. Я тебе гарантирую — если тебя отправят в другой дом, жизнь твоя станет только хуже. Там у тебя не будет популярности и комфорта. Ты начнешь скатываться все ниже и ниже. Вверх и вниз — такова наша жизнь. Ты выходишь на сцену и делаешь все, чтобы мужчины любили тебя. А потом они вспомнят о времени, проведенном с тобой. Но они вспомнят не о тебе, а об ощущении, которое ты им дала: будто они бессмертны, потому что ты делала их богами. Помни, Вайолет, когда придет твое время выйти на сцену: тебя любят не за то, кто ты есть. А когда ты сойдешь со сцены, то, возможно, тебя и вовсе перестанут любить.

Она напудрила мне лицо, и нас окутали облака белой пыли. Горлянка изучающе на меня посмотрела:

— Я знаю, что сейчас ты мне не веришь.

Она провела кистью с сурьмой по моим бровям, затем накрасила губы.

— Мне придется повторять тебе это много раз.

Она ошибалась. Я сразу же поверила ей. Я знала, что жизнь может быть жестокой. Я видела падение многих куртизанок. Я знала, что, должно быть, и с матерью случилось что-то ужасное, вот почему в ней было так мало любви и она не могла никого любить по-настоящему, даже меня. В ней остался только эгоизм. Но что бы ни случилось со мной в будущем — я не стану такой, как она.

Волшебная Горлянка принесла мне ободок.

— В твоем возрасте я тоже носила такой. Он расшит мелким искусственным жемчугом. Но когда-нибудь у тебя будет другой — с настоящими жемчужинами.

Она надела ободок на мою голову и закрепила его на затылке, собрав выбившиеся из прически волосы.

— Слишком тесный! — пожаловалась я. — Он натянул мне уголки глаз.

Она легонько шлепнула мне по макушке:

— Эй-я! Ты что, не можешь вытерпеть даже такую легкую боль?

Она поднялась и оценивающе посмотрела на результат своих трудов. Затем улыбнулась: