Эми Тан - Долина забвения

Заглянула служанка и сообщила, что ванна готова. Я прошла за ширму и погрузилась в воду. Я сама, а не Волшебная Горлянка, решу, что мне делать со своей жизнью. И я уже решила, что сохраню ребенка. Но как только я себе это сказала, на меня нахлынул страх. Беспокойство Волшебной Горлянки стало мне понятно. Эдвард говорил, что любит меня. Но она права: мы знакомы всего четыре месяца. Когда-то он был жестоким и легкомысленным юношей. Возможно, он был таким по натуре и она еще проявится позже. Возможно, у него есть секреты, которые он мне еще не открыл. И он не знал многого обо мне — число мужчин, прошедших через мою постель, и все, что я с ними делала. Однажды могло случиться так, что при любовных утехах он спросит: «Эй, а где ты этому научилась? Кто еще наслаждался твоими талантами? И что ты еще умеешь?» Если я расскажу ему правду, она может вызвать у него шок и отвращение. Это может так его потрясти, что в нем снова проснется его жестокая натура. Или он может обратиться к религии. Многие американцы обращаются к Богу, когда страдают от сердечной боли и тяжелых испытаний. Или он сломается и, как блудный сын, вернется к семье. Они могут заманить его назад деньгами, он помирится с женой, и на этот раз она действительно может родить ему ребенка. Он окажется в своем кругу: взрослый мужчина в подобающем обществе. И с ними он может быть счастливее, чем сейчас со мной.

Я постаралась выкинуть из головы все эти ужасные мысли. И передо мной возникла другая картина будущего: корабль, который отвезет меня через море туда, куда я должна была попасть еще шесть лет назад. Эдвард может достать для меня визу. Фэруэтер солгал: мое свидетельство о рождении, скорее всего, так и лежит в консульстве. Если мы поторопимся, ребенок может даже родиться в Америке, а там никому не известно, чем я занималась в прошлом, — кроме моей матери. Но она не узнает, что я приехала. Пусть и дальше думает, что я погибла в Шанхае. Но где я буду жить в Америке? Его семья меня не примет.

В памяти всплыло самодовольное лицо Волшебной Горлянки: «Сама видишь, ты не принадлежишь его миру. И никогда не будешь принадлежать». Она тоже не сможет в него вписаться. Что, если она, не подумав, начнет хвалиться тем, как хорошо обучила меня искусству куртизанки? Я навсегда упаду в глазах общества. Эдвард поначалу будет меня защищать, но надолго ли хватит его стойкости? Брать с собой Волшебную Горлянку опасно. В любом случае ни одна самая большая взятка не позволит нам оформить ей документы на въезд в Америку. И даже если я добуду для нее визу, она никогда не покинет Шанхай и не согласится жить среди чужеземцев. Она каждый раз возмущалась, когда Эдвард разговаривал со мной по-английски. Значит, решено. Она останется в Шанхае, а я дам ей денег, чтобы она смогла открыть свое дело. Возможно, она снимет несколько комнат в небольшом доме и воспитает другую, более благодарную девственницу-куртизанку. Я постараюсь убедиться, что у Волшебной Горлянки будет все необходимое. Я уверена, что Эдвард тоже посодействует тому, чтобы мой план осуществился. Я успокоила свою совесть и теперь могла спокойно представить свою жизнь без присмотра Волшебной Горлянки: без ее критики, непрошеных советов и бесконечной ругани за то, что я им не следую. Мне не придется видеть торжествующее выражение на ее лице, когда я встречу опасности, о которых она предупреждала. Как ни ужасно было в этом признаться, но без нее мне станет намного легче.

И будто прочитав мои мысли, Волшебная Горлянка заметила:

— Я знаю, тебе никогда не нравилось слушать то, что я тебе говорю, — у нее был усталый, грустный голос. — Ты думаешь, что ребенок, который растет в твоем чреве, заполнит в твоем сердце пустоту, которую оставила мать. Но выслушай меня, Вайолет. Ты передашь дочери свою несчастную судьбу, и вы обе будете страдать от той же самой пустоты. Я знаю, тебе не хочется это слышать. Но я всего лишь честна с тобой — кто еще будет говорить тебе только правду?

Я не ответила.

— Если ты решишь оставить ребенка и жить с Эдвардом, я не скажу больше ни слова. Я не буду радоваться за тебя, но я всегда буду рядом, чтобы помочь, когда ты поймешь, что попала в беду, — если до этого я не погибну, выброшенная на улицу.

@@

На следующее утро я призналась Эдварду, что беременна.

— Это не твоя забота, — сказала я, — и тебе тут нечего решать, потому что я уже все решила.

— И что ты решила?

— Я сохраню ребенка и буду сама его растить.

Я увидела, как выражение тревоги на его лице сменяется ликованием:

— Вайолет, ты не представляешь, каким счастливым ты меня сделала! Если бы я мог допрыгнуть до луны, чтобы тебе это показать, я бы так и сделал!

Он обнял меня и продолжил, баюкая:

— Прекрасное, невинное дитя, плод нашей любви. Она — часть нас, лучшая часть — это значит, что в ней больше тебя, чем меня. Но я заявлю свои права на все, на что смогу: на пальчик, на улыбку…

Он сказал «она».

— Откуда ты знаешь, что это девочка?

Эдвард замолк, сам удивившись тому, что сказал.

— Я просто сразу представил ее похожей на тебя… Должно быть, потому что сегодня я думал о том, как было бы прекрасно начать наши жизни заново. Я хотел бы знать всю твою жизнь и чтобы ты знала мою.

Кем мог бы стать Эдвард, если бы в детстве не был таким жестоким мальчишкой? Он бы не встретил меня в Китае. Он остался бы с семьей, женился бы на любимой женщине, у них родился бы ребенок, и он никогда бы их не оставил. И ему не понадобилась бы другая женщина. Он никогда не пришел бы в «Дом Красного Цветка» и не высыпал бы на столик двадцать серебряных долларов. И я никогда бы его не встретила. Но мы встретились. Это наши судьбы и наши души, несовершенные и израненные, свели нас вместе.

Эдвард взял мои ладони в свои и поцеловал их.

— Вайолет, я знаю, что ты не собиралась забеременеть. Я глубоко благодарен тебе за то, что ты решила сохранить ребенка. Мы начнем все заново, забудем про старую грусть. Она станет нашим будущим. И если мы отдадим нашей девочке всю нашу любовь, то, возможно, когда-нибудь мы сможем полюбить так и друг друга. Сможем ли мы жить все вместе? Сможешь ли ты на это решиться? Я знаю, что ничем не смогу доказать тебе, что ты можешь полностью мне доверять. Но если ты дашь мне шанс, я каждый день буду тебе это доказывать.

На следующий день Эдвард вернулся с хорошими новостями. Он рассказал своему хозяину, мистеру Шину, что скоро переедет.

— Я сказал, что мы решили пожениться. Это не ложь. Я чувствую, что в нашем союзе больше правды, чем во всех годах моего брака с законной женой. Никто в Шанхае не знает, что я уже был женат. И я планирую жестче настоять на разводе. Но пока именно ты — моя миссис Айвори, и у нас будет чудесное место, чтобы растить ребенка. Мистер Шин был настолько любезен, что предложил нам жить в его доме, и не в гостевом домике, а в самом особняке. Я всего лишь хотел спросить у него совета, где можно взять в аренду подходящий дом. Но он решительно стал убеждать меня, что мы должны жить в его доме. Он сказал, что скоро уезжает в Гонконг и не собирается возвращаться в Шанхай по меньшей мере два года. Если он захочет и дальше жить в своем доме после возвращения, он просто переедет в гостевой домик, который ему и так больше нравится. Основной особняк, как он сказал, слишком велик для одного мужчины, который все равно проводит в Шанхае лишь несколько недель в году.