Гарик Осипов - Товар для Ротшильда (сборник)

— Кого ты называешь Косолётым?

— Неважно. Жид один.

— Если я тебя плявильно понял, у него нашли мокнущую экзему…

— Это еще ни о чем не говорит. Рано радоваться. Вылечат. Грязи Мертвого моря помогают от гнойников, еще говорят, понос сирийских монахинь. А пока что «Экзему и Челентано» собираются ставить в Театре Молодежи. Деньги дает какой-то дагестанец Шербет Гольд-Магомадов. Вообще-то это информация не для плебеев. Они, конечно, умеют скрывать свои переживания (гермафродиты), но нервничают, когда об ихних планах всуе болтают те, от кого ни хуя не зависит. Тебе известно, каким путем среди грамотного простонародья выбирают любимых артистов? Присматриваются, как принюхиваются — если чутье подсказывает, что звезда воняет одинаково. Значит, обязательно полюбят, будут помнить, обожествлять.

— А эти «кузяньки», как ты говолишь, могли видеть такое! Помнишь Стаса, сына покойной Шеи?

— …он видел Сермягу в момент «припадалова». Сермяга сам об этом рассказывал, но не мне. Стас приходит со школы, а в комнате играет этот, с рачьими глазками…

— Клис Нольман?

— Не, Крис Де Бург. В протертом кресле сидить Шея, а Сермяга ей «в автомат пятак сует». Золото волос. Занавесочки. Мик Джаггер на стене втягивает живот, мой, кстати, подарок, отдал по пьянке. Что должен был думать ребенок конца 80‑х? Какие ценности переоценивал, глядя на собачий животик курящей мамы? И сколько подобных сцен, подобных травм. Ладно, это мать. А если папу с хуем во рту? Наверняка и такое бывало не раз. В интеллигентных семьях.

— Не говоли. Отсюда и дефицит клясивых пледметов. Потому шо их интелесуют только собственные впечатления и ощущения. На хеля ему диски, если он сам от себя бальдеет. Я плявильно понял?

— Да. Иначе мы бы вместе не бухали сейчас.

— Тебя бывает тлюдно слязу понять.

— Одних трудно понять, потому что они многое скрывают, а других, потому что много говорят. Обычно я говорю больше тебя, но и ты толком ничего не рассказываешь. А ведь мы знаем друг друга больше десяти лет.

— Но ты ж лючше меня знаешь молодежь.

— Если папа дурак (или просто умеет держать язык за зубами), они, конечно, будут бегать к умному дяде, чтобы послушать, что он им расскажет такого, что могло бы пригодиться. Характерно, что собственные папы последнее время подают голоса исключительно из-за дверей. Как в фильмах ужасов. Не показываются. Скрывают свой внешний вид. А как танцевали! В носках!

— Главное — подо что! И какие пальтнёли. Где, кстати, твоя подлюга?

— У себя. Что нас с ней объединяет, вдаваться не будем, потому что потом еще противнее будет объяснять, что нас разъединило. А объединяет, пожалуй, равнодушие к нашим недостаткам, способность к удешевлению чужих достоинств. Ладно, хорош пиздеть стихами. Возьмем любого хуйлыгу made in 70's. Ни одного не видел с нормальной чувихой. Потому что пример ближайших им старших усугубляет характерную необоснованность этого поколения. Непрописанность, можно сказать. От них прет фолкнеровским пиздохранилищем. Даже беременные эти дети Попая и Тэмпль Дрейк выглядят, будто вместо пуза у них подушка. «Что-то засунуто, чтобы торчало в разные стороны» — забыл, откуда это. Ни с одной не возникает желания выступить, хотя, ты знаешь, я никакой не пидорас.

— Мог бы и не говолить. Хто-хто, а ты не похож на голюбого.

— Они водят с собой неубедительных баб. Это, по-моему, лишнее. Зачем с оски, когда у них самих хватает, как они называются, бабские гормоны? В общем, женских гормонов. Вот этой своей нерешительной решимостью остаться, во что бы то ни стало, они напоминают мне пешеходов возле бензоколонок. То есть, можно заправить жопу бензином, но куда потом ехать?

Все мы любим Азнавура, Адамо. Ты не любишь Гензбура, я люблю. Во Франции министр обороны — баба. А это нечистоплотная нация, русская сволочь неспроста любила там жить, плюс «алябы». У Саддама Хусейна бациллами чумы распоряжается тоже баба. Рахиль Тата. Рахилька, чтоб вы сдохли, вы мне нравитесь! Конечно, Техасец ей поперек горла.

Это же климовские дела. Рейган всучил Саддаму яды, микробов. Как батя сыну-долбоебине электробритву: Пользуйся. Я думаю, то есть, я подозреваю… Ты что, взял две?.. Рейган сделал это нарочно «чтоб евреев притурнуть». Но — чужими руками, Филипоньо, чужими руками.

— Пожалуй, иначе этот шаг не объяснишь. Остается надеяться, что он значь, что делаль.

Неужели эти слова сказал мой гость? Тогда: За Техасца, Филипоньо! На Багдад! (это тоже вслух не говорится, Филипоньо произносит «Быть доблю», я молча киваю.

— Сейчас у глистатых самое модное имя — Садамо. Между прочим, ты, Филипоньо, скрываешь, что твоего сына зовут Адамо.

— Не поняль юмоля.

— Ну, в честь Адамо!

— Почему тахда не Сальватоле?

— Обрати внимание, из разговоров исчезли слова «дядя» и «тетя»». Они стареть боятся. Нормального человека без повреждения после тридцати называли дядя… Гарик, тетя Ира. Эти — хуй. Молодятся. Этот признак неудовлетворенности. А недовольство собой возникает не от внешних обстоятельств, а от сознания внутренней недоделанности. Ну так какие мастера их делали?! Мы-то знаем эти фабрики. У мамы компакты Баха. У папы… Значит, его зовут не Адамо?

— Не…зачем тлявмилёвать пацана? Ты обещал поставить Хампельдинга.

— Сейчас послушаем. Я уже достаточно бухой для песен Хампердицы. Громко делать не будем. Пошли обратно в комнату, там у окна акустика лучше. Про Диснея пишут гадости, мол, пьяница, ненормальный… Что же вменяют ему в вину — не любил детей, ненавидел женщин, хорошо относился у Адольфу. Я тоже равнодушен к детям, плевал на женщин, и полжизни славил Адольфа (пока не надоело). Дисней — гений. А кто желает «нюхать подолы», как говорит у другого гения двадцатого века Яков Шибалок…

— У кого это? Кто это?

— Шолохов. «Донская повесть». Великолепная экранизация. Режиссер Фетин. Неужели не смотрел? Рахиль Тата… Это, как Мелани Лазарева, которая впрочем, тоже заведует в нашем городе бактериями. Ходячая лаборатория. Распоряжается, блядь…

Филипоньо огрызнулся словами Сермяги: «Не говоли мне плё нее!» Он быстро засобирался. Универмаг до шести. Я и забыл, что сегодня воскресенье. Вот почему под окнами ходит так много людей с дециметровыми антеннами. Прут с радиорынка. Суплю га плёсила посмотлеть пляжу… Разве универмаг до шести? Ах да, воскресенье…

Мы прослушали всего Энгельберта, какой у меня сохранился. Стали сгущаться февральские сумерки, еще не такие светлые, как в марте. Из облачных прорывов перестало светить солнце. Туман смешивался с табачным дымом, день с сумерками.

— Вот я тоже кепку себе купил, со скидкой, Германия. На ярлыке внутри номер 666. Не веришь? На, читай.

Мы распрощались. После ухода Филипоньо, я подошел к окну, туман и сумерки действительно поглотили его фигуру с портфелем раньше, чем я ожидал. Оставалось полбутылки перцовой, и сторона Хампердинка. Вдруг снова показалось, что на улице страшно накурено, а в комнате воздух чист и приятен.