Дониэль Клейтон - Хрупкие создания

Остаюсь в студии одна, чтобы размяться. Колено болит меньше, если я медленнее остываю после танцев. Другие балерины уже ушли на обед и на занятия. Меня всегда это поражало – как хаос в мгновение ока превращается в полное спокойствие. Как толпа превращается в одиночество. Я никогда не думала, что буду его искать.

Двери зала открываются – не медленно, со скрипом, а разом, со стуком, и врывается поток воздуха. Кто-то знает, что я здесь. И кому-то глубоко плевать на этот факт.

Это мистер К.

– А, тебя-то я и ищу.

От его слов по спине пробегает дрожь – вдруг он позвонил моей матери? Или назначил сеанс у психотерапевта?

– Здрасте.

Слежу за голосом. Медленно поднимаюсь, хотя колено все еще болит. Нужно закинуться «Эдвилом» и, может, съездить к своему физиотерапевту. И все будет в порядке.

– Морки говорила, что ты очень хорошо поработала на прошлой неделе, – говорит мистер К., но я слышу «ты постоянно лажала, а теперь вроде приходишь в форму».

Киваю. Это ведь не комплимент, и нам обоим это известно.

– Ты пропустила Джиджи вперед себя, – продолжает он. – Нельзя все время быть на вершине. Но можно все же оставаться великой.

– Или лучшей.

– Ты часто с ней говоришь? – Мистер К. прочищает горло, словно не привык к болтовне. – В последнее время дела у нее идут неважно.

– С Джиджи?

– Да. Вы же соревнуетесь.

– Не больше, чем с остальными.

Ему от меня что-то нужно, но он не знает, с какой стороны к этому подойти. Какими-то странными путями я оказалась ведущей, а не ведомой. Мистер К. знает, что я – сердце этой школы. Что мне известно все, что происходит со здешними танцорами.

– Она хоть раз говорила о том, что кого-то подозревает? Может, ходят слухи? Я не люблю, когда сплетни отвлекают моих учеников… – Мистер К. переминается с ноги на ногу.

Я никогда не видела, чтобы он так делал, – мистер К. всегда прямой как струна. А сейчас чуть наклонился к станку и больше похож на обычного человека, а не на великого танцора. Не на того, от кого зависит наше будущее. Мое будущее.

Он протягивает мне руку. Я принимаю ее, и он притягивает меня к станку. В прошлый раз мистер К. отпрянул, но сейчас его прикосновение теплое. Почти приглашающее. Словно если я попробую еще раз… все пройдет иначе.

– Ты удивительно похожа на свою сестру.

Мистер К. приподнимает мой подбородок, пробегает глазами по лицу, шее, груди… Все, что я слышу в данный момент, – наш с Элеанор недавний разговор. Все, что могу вспомнить, – как Адель призналась, что позволяла мистеру К. целовать ей шею и касаться пальцами нижней части ее леотарда, когда он корректировал ее па. Кто знает, что они еще делали вместе?

– Я думал, что она вернется к нам – в твоем лице. Думал, что ты будешь танцевать, как она, – припечатывает он, даже не задумываясь о том, что я подумаю.

Я не часто краснею, но сейчас чувствую, как предательский румянец ползет по коже. Обычно ему аккомпанируют слезы. Проглатываю их.

– У меня нет времени на всякие слухи. – Внутри я паникую, но снаружи спокойна. – И на всякий щебет про Адель тоже. Даже если она и была вашей любимицей.

Мистер К. так резко убирает с меня руки, словно я – кусок мусора. Он снова прочищает горло.

– Может, Джиджи что-то не так поняла. Вы, девочки, многое понимаете неправильно, – произносит он с паузой, в которой я могла бы утонуть.

Мистер К. больше не атакует, но и не спускает с меня глаз. Они у нас одинаковые – светло-голубые, смотрят с вызовом. Я не позволю ему воспринимать меня несерьезно, как тогда, в офисе. Его угрозы звенят у меня в ушах, и я снова краснею. Молчу.

Он потирает руки, словно собирается высечь ими огонь. Я бы не удивилась, если бы у мистера К. это в самом деле получилось.

Делаю крошечный шаг назад.

– Я правда ничего не знаю. Но могу поспрашивать.

Лучше бы он поинтересовался мной или моей карьерой, а не беспокоился о Джиджи.

Мы оба знаем, что моя последняя фраза – угроза, а не одолжение. Мистер К. качает головой и уходит. Как только он исчезает в коридоре, я кричу, закрывая рот свитером.

Дом Алека выглядит так же, как и всегда, – только украшений ко дню рождения прибавилось. Хорошенький домик в Верхнем Ист-Сайде между Мэдисон-стрит и Пятой авеню. Куда лучше, чем мой. Хотя моя мама в этом никогда не признается.

Когда мы подходим к двери, мистер Лукас обнимает меня только одной рукой и не целует в щеку, как делал раньше. Рука его новой жены так холодна, что я дрожу под ее прикосновением. Сестра Алека, Софи, которая раньше упрашивала меня помочь ей с косметикой или пируэтами, рассеянно машет мне рукой. И все. В зале полно важных танцоров, все как на подбор, и каждый разменивает уже третий, а то и четвертый коктейль за вечер. Кроме меня, учеников здесь нет. Даже драгоценной Джиджи. Большинство из нас совсем не важны – только если не происходим из известной семьи, семьи с историей. Спасибо Адель. И деньгам моей бабушки.

– Алек наверху, – роняет мистер Лукас, а потом наклоняется, чтобы обнять Адель и поздравить ее с последним выступлением. Он даже цитирует статью из «Нью-Йорк таймс».

Его нелепая жена громко смеется, словно Адель настоящая звезда. Впрочем, в мире балета – пожалуй. Я тоже ей стану. Однажды. И они все будут жалеть о том, как со мной обходились.

– А он… хочет меня видеть?

По их лицам я понимаю, как нелепо это прозвучало. Не жду ответа – поднимаюсь наверх, как делала каждый День благодарения, Рождество или день рождения, хотя Алек теперь любит другую, а я одинока.

Дверь распахнута настежь, и я замечаю его раньше, чем он меня. Он очень красив – всегда, но сейчас особенно. Может, все дело в его обычной одежде, но он выглядит так по-мальчишески, так… реально, что я почти задыхаюсь. А когда обретаю способность дышать, вдох превращается в слезы.

И тогда Алек меня замечает.

Я стараюсь не выть, просто тихонько плакать, раз уж он меня поймал. Но я пару раз хлюпаю носом, а потом начинаю реветь. Я не плакала вот так – громко и непростительно – с того самого Рождества, когда от нас ушел отец. Вспоминаю об этом и начинаю плакать еще сильнее. Я практически заново переживаю все эти ужасные дни: колено болит, за окном апрельский снег, а я реву.

– Господи, что такое? Что случилось? Твоя мама…

Алек обнимает меня. Я плачу, уткнувшись ему в плечо, – на его белой рубашке останутся следы. Он гладит меня по спине и успокаивает. Его дыхание горячит мне ухо. Еще чуть ниже – и он бы его поцеловал, потом переключился бы на шею. Это так знакомо, что я даже удивляюсь, почему Алек всего этого не делает.

– Все случилось, – шепчу, хотя нужды в этом нет.

Внизу громко смеются, чокаются бокалами, обсуждают все на свете, перекрикивают друг друга. Голос Адель звучит яснее всех. Занимает больше всего места.