Дониэль Клейтон - Хрупкие создания

– Ты должна уйти.

Лицо Элеанор смягчается, а голос понижается, словно она доверительно сообщает мне, что никому не расскажет. Она потная, только что из класса. Интересно, закончился ли уже урок?

– Я должна была узнать. – В моем голосе звенит вина. Прохожу мимо Элеанор к двери и чувствую себя так, словно это я во всем виновата. – Должна была увидеть. И я была права. – Достаю чек из кармана и сую Элеанор прямо под нос. – Вот, смотри. День святого Валентина.

Элеанор выглядит удивленной и обеспокоенной.

– Где ты это нашла?

Указываю на коробку.

– Там же, где и остальные вещи Бетт. Это все она. Мучает меня. Все эти мелочи… И не мелочи тоже. – Я плачу. – Это все она.

Я дрожу от унижения. Но теперь я хотя бы все знаю.

– Джиджи… – начинает Элеанор. – Я…

– Только никому не рассказывай, – прошу я. – Особенно Бетт.

– Не расскажу. – Элеанор опускает взгляд на чек, а потом ее лицо замирает в странном выражении – смесь ухмылки и удивления. Потом она закусывает нижнюю губу и выдает:

– Джиджи, это сделала я.

– Что?

Она делает глубокий вдох и продолжает:

– Я виновата.

– С печеньем?

– Да. – Элеанор трясет головой. – И тараканами.

– Это было ужасно! Зачем ты это сделала?

– Мы с Бетт, Лиз и Уиллом раньше подкалывали так народ. Это звучит отвратительно, и мне жаль. Печенье лежало у меня на столе несколько дней. Тараканов я достала из подвала. – Лицо ее приобретает цвет клубники. – Я просто… Я увлеклась. Мне досталась хорошая роль, и… Я оставила чек в коробке Бетт. Надо было выкинуть. Не знаю зачем…

– Почему я должна тебе верить? Ты ведь ее лучшая подруга. Зачем ты мне все рассказываешь?

Элеанор сжимает мои пальцы:

– Мне ужасно стыдно. Честно. Я давно хотела признаться и извиниться. Это было так по-детски.

– Но зачем? Ты меня ненавидишь или что? – Я нарушаю мамино правило о том, что не стоит задавать вопросы, ответы на которые ты не хочешь знать.

– Какая-то часть меня… да, – признается она, и я не воспринимаю это как угрозу. – Мы здесь так давно. Так упорно трудились. А ты… Мне нет оправдания, правда. Прости. Больше такого не повторится.

Элеанор роется в своей одежде, а потом обнимает меня прежде, чем я могу ответить.

– Пожалуйста, не рассказывай мистеру К. Я сделаю все что угодно. Только ничего ему не говори. – Она сжимает меня еще крепче.

Я не отталкиваю ее, но и не обнимаю в ответ. Я пришла за ответами, а получила кое-что похуже. Если добрая, милая Элеанор ненавидит меня и творит подобное, то на что способны остальные?

Джиджи торчит в студии «Е», где мы с Анри должны заниматься. Скорей бы она ушла, что ли. Каждый танец с Анри сам по себе пытка, мне не нужны еще и свидетели.

Тяну ногу на станке и не обращаю на Джиджи внимания. Чего она тут забыла? Совсем некстати вспоминаю, как она позволила Анри помочь ей с растяжкой после объявления ролей в «Щелкунчике». Вертихвостка. И его забрать удумала? Чтобы встречаться и с ним, и с Алеком?

Она подходит прямо ко мне.

– Зачем ты посылаешь мне всякое?

– Понятия не имею, о чем ты. Опять строишь безумные теории? – Склоняюсь к ноге и наслаждаюсь тоном ее голоса. Бросаю взгляд на Анри, но он нас словно не замечает.

– Я о письмах. Это же безумие!

И Джиджи права.

– Письмах? – уточняю я, хотя прекрасно вижу их у нее в руках.

Все слова Алека о том, как сильно он любит меня, мою грудь, все те вещи, которые мы вытворяли вместе, мои бедра, запах моих волос и как мы однажды поженимся. Наша версия истории любви. И осознание того, что я сделала, в сто раз хуже, чем взгляд Джиджи, полный ненависти, обвинения и жалости.

– Где ты это взяла? – Я запинаюсь, потому что отвлеклась на письма. В свете студийных ламп они выглядят еще безумнее.

– Да ладно тебе…

– Ты украла их из моей комнаты?

Она, наивная, думает, что я не знаю о ее маленьком обыске. Элеанор рассказывает мне обо всем, и потом, я сразу замечаю, если кто-то трогал мои вещи. Вот поэтому мне все известно и про школьные дела тоже. Ничего не изменилось.

– Рылась в моих вещах, да? Думала, я не узнаю? – продолжаю напирать.

На ее лице сейчас столько разных эмоций. Недоумение. Страх. Гнев. Она открывает рот, чтобы защитить себя. Я пытаюсь забрать письма. Они нужны мне. К тому же вдруг она покажет их Алеку?

– Это ты виновата! – верещит Джиджи. – Ты меня не обманешь! Элеанор мне все рассказала. Ты ее подтолкнула к этому. Я подумала, может… Но нет, нет! У меня есть доказательства! Ты… ты подложила СТЕКЛО в мою туфлю!

Она плачет, сжимая письма так, словно они – грязное полотенце. Я пытаюсь выдернуть их из ее рук, но она не пускает.

– Я не знаю, о чем ты. Отдай мне письма!

Сжимаю зубы, но Джиджи уже не остановить. Она вцепилась в них крепко и продолжает кричать.

– Она меня оскорбляет! Хочет мне навредить!

Джиджи зовет людей, столпившихся в коридоре. Все они замерли там – новички, выпускники, молодые танцоры. Мне повезло, что старшие сейчас на просмотрах. Девочкам из восьмой группы лучше этого не слышать.

В зал заходят девочки из коридора. Они наверняка поддерживают ее, не меня. Джиджи дрожит. Никто не смеет к ней приблизиться.

– Хватит!

В комнате появляется комендант. Девочки отходят к стенам, прижимаются к зеркалам, чтобы посмотреть, что будет, словно мы какая-то телевизионная драма, а не настоящие люди.

– Это все она… все она. – Джиджи прижимает руку к сердцу и закрывает глаза. Выглядит она неважно. Наконец-то идеальная Джиджи потеряла контроль, а я рядом, стою в первой позиции со спокойным лицом. И кто теперь сумасшедшая?

– Я пришла сюда попрактиковаться с Анри. Это она ведет себя странно. – Голос мой звучит идеально. – И она выкрала кое-что из моей комнаты.

Кровь приливает к голове – я боюсь, что к обвинениям Джиджи прислушаются. К тому же не я одна виновата во всем. В этой комнате есть девчонки, которым тоже есть что скрывать. И причин у них для этого не меньше.

Комендантша пытается успокоить Джиджи, но она кричит:

– НЕТ!

Это похоже на вой, животный вопль, рвущий связки, а вовсе не на человеческий крик. У нее дрожат руки. Она сейчас упадет.

– Я не закончила.

– Еще как закончила, – обрывает ее комендантша.

Джиджи бросает письма на пол.

– Забирай!

А потом достает фотографии обнаженных меня и Алека и бросает их тоже. Я пытаюсь их быстрее поднять, пока остальные не успели ничего разглядеть. И тогда поднимается Анри. Наверное, увидел что-то на фото – уголок его рта приподнимается в самой прекрасной и ужасной на свете ухмылке. А потом он подбирает с пола три фотографии.

– О-ля-ля. – Он нарочно усиливает французский акцент, думая, что это сведет меня с ума. Или Джиджи, ведь он смотрит прямо на нее. А в руках держит голые фотки со мной. – Какие красивые, Бетт. Можно оставить?