Элена Ферранте - Незнакомая дочь

По словам дочерей, я вела себя жестоко уже тогда, когда носила их. Я относилась к одной как к дочери, а к другой как к падчерице. Бьянке я подарила большую грудь, а Марте дала мальчишескую фигуру. Она не знает, что это тоже красиво, носит бюстгальтеры со вкладками, и этот обман для нее унизителен. Я страдаю оттого, что страдает она. В юности у меня была большая грудь, а после рождения Марты она куда-то подевалась. “Ты отдала все самое лучшее Бьянке, – твердит Марта, – а мне оставила самое худшее”. Такая уж она, Марта: защищается, считая себя обманутой.

Бьянка другая: с самого детства она борется со мной. Она заставляла меня раскрыть секрет каких-то моих навыков, которые вызывали у нее восхищение, а потом демонстрировала мне, что тоже так может. Именно она сообщила мне, что, очищая фрукты, я придирчиво слежу за тем, чтобы снять всю кожуру одной лентой. До того, как эта привычка привела ее в восторг, я ее не замечала, неизвестно, у кого я ее переняла, может, просто сказалась склонность безупречно выполнять любую кропотливую работу. “Мама, сделай серпантин, – настойчиво требовала она. – Почисть яблоко, чтобы получился серпантин, ну пожалуйста!” Haciendo serpentinas [3] Делая серпантин (исп.). – нашла я недавно в одном стихотворении мексиканской поэтессы Марии Герры, которая мне очень нравится. Бьянка зачарованно смотрела, как я делаю серпантин из кожуры: это было одно из магических умений, которое она мне приписывала, и даже сейчас воспоминание об этом вызывает у меня умиление.

Однажды утром, желая доказать мне, что тоже умеет делать серпантин, она сильно поранила палец. Ей было пять лет, и она сразу пришла в отчаяние, у нее текла кровь, и от разочарования ручьем лились слезы. Я напугала ее, закричав, что ее нельзя ни на минуту оставить одну, что у меня совсем не остается времени на себя. Я почувствовала, что задыхаюсь и вот-вот перестану быть сама собой. Я долго отказывалась целовать ее ранку, хотя ей от этого наверняка стало бы легче. Я хотела, чтобы она усвоила, что поступила неправильно, что это опасно, что только у мамы это хорошо получается. У мамы.

Несчастные создания, вышедшие из моего чрева, одни-одинешеньки, на другом краю света. Я посадила куклу к себе на колени – словно для того, чтобы она составила мне компанию. Зачем я взяла ее? Она оберегала любовь Нины и Элены, соединяла их, поддерживала их взаимную привязанность. Она была ярким свидетельством безмятежного материнства. Но я ее украла. Сколько осталось в прошлом старых утраченных вещей, но они по-прежнему со мной, в водовороте образов, даже сейчас. Я отчетливо поняла, что не хочу отдавать Нани, хотя испытывала угрызения совести и боялась оставлять ее себе. Я поцеловала ее в щеку, потом в губы, сжала, как у меня на глазах это делала Элена. Кукла забулькала, как будто что-то злобно проворчала, и выплюнула струю коричневой слюны, испачкав мои губы и футболку.

Я спала на диване, открыв дверь на террасу, и проснулась поздно с тяжелой головой и ломотой в костях. Шел одиннадцатый час, поливал дождь, сильный ветер поднимал на море волны. Я поискала куклу, но не нашла ее. Почувствовала легкое беспокойство, как будто она могла ночью спрыгнуть вниз с террасы. Огляделась, пошарила под диваном, снова испугалась: а вдруг кто-то вошел и унес куклу? Она обнаружилась в темной кухне, на столе. Наверное, я принесла ее туда, когда заходила ополоснуть лицо и футболку.

Моря не было видно, стояла отвратительная погода. Намерение сегодня же вернуть Нани Элене представлялось не просто сомнительным, но неосуществимым. Я вышла позавтракать, купить газеты и запастись чем-нибудь на обед и ужин.

В пасмурный день в городке царило оживление, туристы ходили за покупками или просто прогуливались, чтобы убить время. На набережной я наткнулась на магазин игрушек, и у меня снова возникла мысль купить наряды для куклы хотя бы на тот день, что она останется у меня.

Я вошла как будто из праздного любопытства, поговорила с молоденькой услужливой продавщицей. Она подобрала мне трусики, носочки, туфли и голубое платье, которые, как мне казалось, подходили кукле по размеру. Положив пакет с покупками в сумку, я двинулась к двери и чуть не столкнулась с Коррадо, пожилым мрачным мужчиной, о котором думала, что он отец Нины, а он оказался мужем Розарии. Он был при полном параде: синий костюм, белоснежная рубашка, желтый галстук. Судя по всему, он не узнал меня, но из-за его спины неожиданно высунулась Розария в тускло-зеленом комбинезоне для беременных. Она-то сразу меня узнала и воскликнула:

– Синьора Леда, как вы себя чувствуете? Вижу, все в порядке. Мазь помогла?

Я еще раз поблагодарила ее, сказала, что все прошло, с удовольствием и даже с некоторым волнением подумав, что следом за ними непременно появится Нина.

Когда мы встречаем в городе одетыми тех людей, которых раньше видели только на пляже, создается удивительный эффект. Коррадо и Розария показались мне скованными, зажатыми, словно деревянными. Нина напомнила нежной окраски ракушку, надежно скрывавшую пугливого бесцветного моллюска. Только Элена была взбудоражена и расстроена. Она сидела на руках у матери, прижавшись к ее груди, и сосала большой палец. Хотя на ней тоже было красивое платье, белоснежное, от нее исходило ощущение беспорядка и неопрятности, видимо, она только что ела шоколадное мороженое и испачкалась, даже большой палец, который она мусолила, был измазан липкой коричневой слюной.

Я с беспокойством посмотрела на девочку. Ее голова покоилась у Нины на плече, из носа текли сопли. Кукольная одежда лежала у меня в сумке, с каждой минутой она все больше оттягивала мне руку, и я подумала: прекрасный повод сообщить, что Нани нашлась. Однако внутри у меня что-то стремительно перевернулось, и я спросила с притворным участием:

– Ну что, детка, ты отыскала свою куклу?

Ее затрясло от злости, она вытащила палец изо рта, сжала кулак и попыталась меня ударить. Я увернулась и сердито спрятала лицо за шею ее матери.

– Элена, так нельзя! Ответь синьоре, – раздраженно одернула ее Нина. – Скажи, что мы найдем Нани завтра, а сегодня купим еще одну куклу, очень красивую.

Но девочка замотала головой, а Розария прошипела:

– У того, кто ее украл, должно быть, совсем плохо с мозгами.

Она сказала это так, как будто существо, растущее у нее в животе, впало в ярость от нанесенной им всем обиды, а потому она имеет право злиться даже больше, чем Нина. Коррадо неодобрительно махнул рукой, сказал, что все дети таковы: если ребенку понравилась игрушка, он ее заберет и потом скажет родителям, что нашел ее случайно. Вблизи он выглядел не таким старым и, конечно, не таким мрачным, каким показался мне издалека.