Эмилия Дворянова - Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

она ощутила легкую дурноту,

— нет, доктор, благодарю вас за доверие, но это совсем не для меня, не хочу, уж лучше я буду играть в бридж с одной рукой… вот сегодня, например, я даже попробовала написать левой рукой свое имя, получилось кривовато, но уж карты я как-нибудь смогу удержать, если нужно, и фотоаппарат себе куплю, и глаза лягушек куда интереснее, и с медитацией бы справилась, честное слово, но этот ваш клуб — нет-нет, это не мое, он даже хуже читательского, слишком уж всё это архаично, а что, туда тоже ходят одни только женщины? я бы не смогла рассказывать о своих любовных историях, это похоже на терапевтическую группу для очень ранимых особ, на психотерапию, психодраму или исповедь… и слышать не хочу, нет, это не для меня…

… напротив, как раз для нее, к тому же никто там и не стремится рассказывать свои истории, вовсе нет, как она могла подумать такое? это было бы неимоверно скучно, да и нет никаких любовных историй , заметил доктор, любовная история всегда одна… вопрос лишь в том, как это одно превращается в такое множество? но это уже вопрос теории, бесконечно интересный, и никакого психоанализа, тем более — психодрам, вот и он, хоть и доктор и по необходимости должен быть в курсе всего, считает, что это шаблонно, банально, похоже на астрологию, подброшенную людям для примитивного объяснения совершенно невообразимых вещей, которые…

— я тоже не желаю знать никаких историй, мадам, хотя некоторые пытаются мне их навязать, но в данном случае всё иначе, просто развлечение и воображение, ничего более…

сказал доктор, но она уже перестала его слушать, уйдя глубоко в себя, заболела шея и голова, она почувствовала, что затекла правая нога, и снова погрузилась в созерцание картины на стене, в сущности, она какая-то пресная, безвкусная, а доктор между тем говорил о своде правил, необходимых для того, чтобы игра стала интересней, заполняя время утонченными разговорами… автор явно экспериментировал здесь с оттенками зеленого, прорисовано всё очень тщательно, подобный тон неимоверно трудно выдержать… просто развлечение, в котором растворится тот опасный час сумерек, исчезая и в других часах… зеленое… только это, и никаких откровений, лишь бы этот час прошел незаметно… без болезненных проявлений… игра, как и все прочие игры, только немного труднее, захватывает… в сознание проник шум прибоя… давно надо было уйти отсюда, она почти не слышит его голос, только море, но в последнее время у нее часто просто нет сил, приступ слабости, она уступает без сопротивления, и сюжет затягивает ее… а когда она посетит клуб, то непременно поймет…

ну уж нет, хотя человек никогда не должен сопротивляться, гораздо лучше уступить…

— я подумаю, доктор, звучит заманчиво, соблазнительно, возможно, и попробую, только сейчас я бы все-таки хотела пойти на пляж,

она слишком засиделась здесь, шею свело, голова болит, правая нога совсем онемела, где-то вдали плещутся волны, и разговор нужно бы закончить на том, чего она не пожелала понять, но доктор снова сел перед ней и снова изменился, словно вдруг пришел в себя,

— я вас окончательно уморил… сестра Евдокия вам всё покажет, идите пообедайте, отдохните, поспите… ближе к вечеру она зайдет за вами, впрочем, можно и завтра, мы тут никуда не спешим,

она вдруг почувствовала себя действительно уставшей, захотелось оказаться в своей комнате, наедине со своими мыслями… заныл палец… которого нет…

— эта повязка… когда вы ее снимете, доктор? В Софии говорили, что скоро…

в конце концов, это сейчас самое важное: если она действительно хочет чем-то заполнить время, рука ей понадобится, она мне нужна… но снова не дождалась ответа… ну что там, в Софии, понимают… потом он внимательно взглянул на нее сквозь толстые стекла-лупы, глаза за ними всегда кажутся большими, больше, чем на самом деле, и слегка выпуклыми, и она совсем непроизвольно уставилась на него, вообще мужчины такие разные — в очках и без очков, а когда кто-то носит их постоянно и потом снимает, то чувствует себя голым, совсем раздетым, снимите очки, доктор… и тогда он спросил, а что я собираюсь делать, чем займусь, ведь пустое время тянется так долго без этих прекрасно организованных вечеров, которые, он абсолютно уверен, я непременно постараюсь посетить…

— я думаю писать, — сказала я, — слова полезны для меня, они лечат, да и что делать пауку, если не ткать свою паутину, ведь, насколько я поняла, вы видите во мне Арахну, которая при любом своем движении выделяет особый секрет…

— писать? уже? и что же вы пишете?

… блажен тот, кто не соблазнится…

не скажу.

Я ему не скажу,

потому что знаю, что именно он подумает, все , кто слышал эту историю, думают одно и то же, а доктор — интеллигентный человек, ему не нужен читательский клуб, и наверняка он воскликнет: о, святая Тереза? та самая Тереза, с оргазмами? они все так думают и представляют себе ангела с нежно заостренным копьем… впрочем, вряд ли он это скажет…

— кое-что о Терезе, — не сдержалась я, — святой из Авилы, но я пока еще не решила, что именно… со словами так иногда бывает, они иногда такие неопределенные, ничего не обозначающие… но время действительно нужно чем-то заполнить, когда оно пусто… пусто…

глаза доктора за очками загорелись, умные глаза, и на этот раз он прервал ее, воскликнув

— о, святая Тереза? та самая, с оргазмами, вызванными Богом?

ну вот, я так и думала, ничего не скажешь, придется подтвердить…

— скорее Иисусом, хотя, в сущности, это одно и то же…

но доктор снова оживился, оказывается, он слышал об этом, занимался когда-то в молодости, только предпочитал Иоанна Креста…

только представьте себе, — продолжал доктор, — если бы Иоанн Креста оказался на месте св. Терезы, то у него были бы непроизвольные поллюции, но это недопустимо, мужчины боятся этого, считают признаком слабости, как будто кто-то другой распоряжается их телом… это крайне интересно, мадам, только вы не будете писать, вот увидите… это исключено…

она вдруг испытала раздражение и злость. Ведь Тереза — ее оправдание, идея будущего, и я хочу, чтобы все в это верили, а этот — не верит, и своим взглядом из-под очков демонстрирует это, говорит вслух, прямо, как будто знает, что она уже никогда не прикоснется к ней… она прикасалась к ней давно, через одного мужчину, которого не существует, а к ней никогда не прикасался ни один мужчина, по крайней мере, это общеизвестно. Церковь умеет доказывать такие вещи, особенно католическая, так что она, Анастасия, уже действительно не желает прикасаться к ней, хотя и сказала это прямо и подтвердит перед всеми, что ей нравится эта версия, но, кажется, не только ей, потому что она создает вполне убедительную перспективу, вперед, назад, в сторону, а почему бы и не вверх — если словами следовать за Терезой совсем вплотную, плоть до плоти, хотя к ней и нельзя прикасаться… но это знает только она и не позволит другим думать так,