Эмилия Дворянова - Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

она изумительна, сейчас пауза и нельзя хлопать между частями, так он сказал, но не все это знают или не могут сдержать свое изумление и аплодируют, сзади раздается — «невежи», я смотрю краешком глаза — а, тот старик, с пятном, тоже скрипач — и вторая часть началась, вторые части всегда почему-то грустные, медленные, они немного скучнее первых, но вообще-то приятно, приятно и нежно, если вдуматься, а под музыку вообще хорошо думается, и правда изумительно, что любовь на семнадцатом месте, после денег и успеха, после детей… нет, нет… это не связано, а ведь когда-то было совсем иначе, но он сказал — для женщин — да, для женщин когда-то любовь была на первом месте, это было томление… как музыка…

… томление какое-то…

А все-таки тот муж, в триллере, сделал скрипку с кровью жены, да, именно так, она родила и умерла, а он взял ее кровь и от горя смешал ее с лаком, так скрипка и стала красной, а он после этого уже ничего не создал, и эта скрипка стала несчастливой — тот, кому она доставалась, умирал… или что-то в этом роде… надо спросить, а люди в анкетах все же лгут, стесняются, что ли? — семнадцатое место изумительно, даже карьера, и та перед ней… ну вот, он закончил, конец, все уже повскакали с мест, пока я прихожу в себя, и бис, бис, бис, как изумительно быстро он закончил, я и не заметила, и уже руки болят от аплодисментов… а он, рядом со мной, так взволнован… еще перед концертом он сказал

— на бис он исполнит Чакону…

… что бы это могло означать?..

и сейчас снова повторил,

— вот сейчас, сейчас, слушай, на бис он исполнит Чакону…

… у меня скоро отвалятся руки, не могу точно вспомнить, что это такое…

Бис!

Бис, и женщина рядом со мной встала, странный запах, это уже не просто свитер и дрова… томление какое-то…

— Изумительно, милый, просто изумительно… спасибо, что ты меня привел сюда, как хорошо, что твоя преподавательница отказалась… а скрипка, наверное, и в самом деле потрясающая, ты помнишь тот триллер? Мы вместе его смотрели, про скрипку… там еще мастер по лютням, у него жена умерла, во время родов, так он взял ее кровь, не мог пережить ее смерть, и сделал скрипку от любви…

— Я помню, выдумки какие-то… только не от любви… он сам ее убил, потому что она ему изменяла… и взял ее кровь…

— Ну, все равно — это тоже любовь… изумительно…

Открыв глаза, сквозь неплотно задернутую штору она увидела завесу снежной пелены, которая спускалась с неба, и даже успела подумать: надо же, угадали, сказали, что целый день будет идти снег , и снова заснула; ей снился снег, который густо сыпался на землю и уже достиг подоконника, а ей, несмотря на это, непременно нужно было выйти из дома, и, открыв дверь, она попала в тот самый лабиринт дворца Шёнбрунн. Обычно зеленый, сейчас он был иссечен снежными тоннелями. Она снова открыла глаза.

Мне снилась Вена.

Месяц назад я была там на конкурсе, вместе с моим лучшим учеником, и непонятно почему влюбилась в этот город, ностальгически, мечтательно, хотя вообще-то не любила путешествовать и давно не впадала в восторг — везде одно и то же: барокко, рококо, сецессион, какой-нибудь случайно забытый семнадцатый век, парки, фонтаны и улицы, улицы со спешащими куда-то людьми… и музыка была все та же, потому что ее уши, после стольких лет общения с затвердевшими в своей точности звуками, уже достигли порога чувствительности и только что-то изумительное могло их привлечь. И тишина, в которой сыпется снег. Он будет идти целый день, идеальный день — а вечером концерт…

Мне снилась Вена.

Что-то в городе на этот раз ее смутило. Осталось в ней как тревожный, необычный вкус, странный запах или вид, который она не осознает… или те гвозди на подоконниках — от голубей, чтобы не садились на них и не гадили, нарушая степенную чистоту, или… нет, нет, не это, она видит это не впервые, гвозди посреди эклектичной красоты, которая проходит перед ее взором в размере три четверти, что-то постороннее, что просто соединяется с танцем этого города и вызывает тревогу с терпким вкусом влюбленности… наверное, я старею… приближается критический возраст… она осторожно отбросила одеяло, ожидая холода, но в комнате было тепло, окно лишь слегка запотело, так что снег снаружи был словно в двойной тканной пелене… нет, дело не в критическом возрасте, всё хуже… гораздо хуже… не Вена виновата в том, что уже каждое утро она, откинув одеяло, поднимает вверх ногу и рассматривает хлопчатобумажную пижаму, ногти, чуть заметные волоски на большом пальце, а потом снова прячет ногу под пуховое одеяло и решает, что ей некуда спешить, совсем бессмысленно, она вполне может полежать еще, потому что на улице идет снег или происходит нечто, что абсолютно оправдывает ее пребывание в постели и делает ненужной любую попытку включиться в какое-нибудь действие, кроме этого — бездействия, в котором ты пребываешь, вспоминая свой сон, Вену, лабиринт дворца Шёнбрунн в ледяных цветах, и ищешь причину той странной тревоги, червячка, который появляется то в сердце, то в животе или где-то на нёбе с вкусом торта… — да, Захер, этот странный вкус, неожиданный, тонкий, еле уловимый, вкус фразы Бернхарда… как странно, что мне снится Вена и Шёнбрунн…