Данила Давыдов - Опыты бессердечия

17-18.11.96

После этого стали пить чай. «Крепкий заварился, хорошо,» – сказал один. «Всегда такой завариваем,» – отвечала хозяйка. Свет выключили и чай пили при свечах, чтобы создать уют. Хозяин заметил сидевшему перед ним: «Я, кажется, прервал вас.» – «Нет-нет, я собственно все рассказал.» – «Но там был еще кто-то?» – «Фельдман. О нем нет смысла говорить.» – «Фельдман, тот самый?» – встрепенулся кто-то в углу. «Да. Мы с ним раньше были знакомы.» – «Гм… Странное стечение обстоятельств. И что Фельдман?» – «Вы, должно быть, представляете, что это был за человек.» – «О да.» – «Зачем же спрашиваете?» Спрашивающий замолчал, но его сменил еще один, сидевший в другом углу: «Фельдман, он что, еврей?» – «Представьте, нет.» – «Ну… немец?» – «Не угадали. Украинец. Чистокровный. Звать Василий Тарасович. Настоящая фамилия – Грищенко. Была большая семья Грищенко в Харькове. Все однажды умерли. Остался один Василий, и его усыновил гинеколог Фельдман, друг отца. Дал свою фамилию.» – «Но тот-то Фельдман – еврей?» – «Без сомнения.» – «Следовательно, и в этом вашем Фельдмане, ну… которого усыновили… словом, тоже нечто от еврея.» – «Что же?» – «Ну… имя. Фамилия, то есть.» – «Без сомнения.» Молчали, пили чай. Чай, действительно, оказался на редкость хорошим. Хозяйка купила его где-то на Новослободской, купила – и в тот же день забыла, где именно. Такое с ней иногда случалось. Это окружающих, конечно, настораживало, но не более того. «И что Фельдман?» – спросил еще кто-то. Ему никто не ответил. Сидевший в углу чихнул. Все сказали: «Будьте здоровы!» – все, кроме одного. Тот о чем-то думал, потом произнес: «Помнится, году в семидесятом, в Питере, один человек рассказывал мне, под большим секретом, что у него есть тайные недоброжелатели. У него были и явные недоброжелатели, но не об этом речь. Он говорил о каком-то человеке, который его подставил…» «Я догадываюсь, о ком вы. Это был Н.,» – заметил хозяин. «Да-да.» – «Так вот. С Н. мы были хорошо знакомы. И я припоминаю, что слышал от него фамилию Фельдмана. Не тот ли…» «Именно тот! – молчавший до сих пор встрепенулся. – Вы не знаете самого страшного. Тогда я служил в почтовом ящике. Мою жену звали Еленой. Она преподавала английский язык умственно отсталым детям. Фельдман работал в РОНО…» «Тогда это не тот Фельдман, – напряженно слушавший гостя хозяин облегченно вздохнул. – Тот Фельдман был физик.» «Нет, он был врач, гинеколог. Как отец,» – заметил еще кто-то. Тот, чью речь прервали, отмахнулся: «Одно другого не исключает. Я еще не все рассказал. Фельдман был разносторонней личностью. Он, например, защитил диссертацию об Аристофане.» «Да уж, разносторонний был человек,» – согласился кто-то нехотя. Хозяйка оглядела присутствующих: «Вы пейте чай, остывает. Вот печенье.» «У меня был друг, – вполголоса произнес хозяин, – коллекционер старинного оружия. Он повесился. А сейчас я вспоминаю, что какой-то Фельдман за неделю до этого купил у него часть коллекции почти за бесценок.» «Я еще не дорассказал. Елена любила джаз. Я в этом ничего не понимаю, и она очень грустила, что ей не с кем разделить увлечение. Помните, как трудно было тогда достать приличные пластинки? И вот приезжает Фельдман Василий Тарасович в школу для умственно отсталых детей. И приходит на занятие, которая ведет моя жена…» Кто-то произнес, будто обращаясь к самому себе: «Многое может быть объяснено злонамеренностью.» «Хорошее печенье,» – сказала хозяйка хозяину, удивляясь. Она купила это печенье сегодня где-то на Новослободской. Хозяин возобновил прерванный рассказ: «И что случилось дальше?» «Фельдман пригласил Елену к себе, послушать музыку. Я понимаю, глупо звучит, когда я называю ее Елена, а не Лена, но она любила именно полную форму своего имени – в знак доверия античности, что ли…» В соседней комнате зазвонил телефон. Хозяйка вышла, сразу же вернулась и позвала мужа. Хозяин говорил минуты две, в это время гости молча пили чай. Кто-то в углу промычал: «Дорогие мои москвичи». Хозяин вернулся, в полутьме его лицо не казалось бледнее обычного. «Может, кто-нибудь хочет кофе?» – спросила хозяйка. Никто не хотел. Один из гостей вынул носовой платок и вытер им лоб. «А сколько ему было тогда лет?» – поинтересовался другой.

декабрь 1997

Есть такая игра, существование которой известно мне только в Москве; это и не удивительно, поскольку игра эта в изначальной ее форме возможна лишь в мегаполисе. Двое или трое поклонников игры пытались культивировать ее в Питере, но дальше единственной попытки дело не пошло. Если бы у меня было больше времени, я бы рассказал об этом поподробнее. Ходят легенды об играх в Киеве, но я не верю этим легендам. Сведения об игре в европейских и американских городах практически отсутствуют, кроме отрывочных сообщений о Праге, не терпящих никакой критики. Было бы резонно предположить существование каких-то вариантов игры в Берлине, Париже, Лондоне, Мехико, Нью-Йорке, но не наше дело спорить о том, чего нельзя проверить. А проверить нельзя, ибо игроки патологически скрытны. Рассказ Кортасара «Из блокнота, найденного в кармане» в некоторых моментах мучительно напоминает записки игрока, но, вероятно, это не более чем совпадение. Да и не стал бы настоящий игрок писать об игре даже так, переврав все правила и сделав результат материалом для простенькой, хоть и изящной притчи.

Достоверно известно о московской игре с 1992 года, но она, безусловно, происходила и раньше. Интересен вопрос о генезисе игры. Очевидна ее субкультурная природа; изначально, по-видимому, игра была лишь формой протеста, направленного на поведенческий стандарт; впрочем, игры как таковой тогда не существовало. По большому счету, как мне кажется, не противоречит этой версии другая: о сложной системе комплексов, вызывающих поведение, могущее быть обозначенным как «поведение игрока». Во всяком случае, проштудировав советскую литературу 60-х годов, мы наверняка обнаружим массу романтически настроенных интровертов, то и дело проезжающих до конца автобусного маршрута (куда им, по идее, совершенно не нужно) и дальше бредущих куда глаза глядят, или выскакивающих из электрички на первой попавшейся станции… Очевиден здесь архетип странника – либо ищущего мудрости в просторах мироздания, либо несущего ту же самую мудрость людям доброй воли. Вероятно, все эти шестидесятнические штампы имели аналог в действительности: известно, что индивидуальное поведение нередко определяется культурными стереотипами. Так или не так (а думается, именно так), к 80-м годам одним из признаков маргинала, социального аутсайдера стало неконвенциональное отношение к средствам передвижения. Автостоп, безбилетный проезд – примеры очевидные; менее очевидна склонность подобных людей добираться из одного пункта в другой, как бы это сказать… не самыми краткими и быстрыми маршрутами. То есть, когда нужно, они, конечно же, добирались так, как все, но при наличии свободного времени и желания они поступали нерационально – ездили кружным путем (это напоминает их же склонность гулять, т.е. ходить-просто-так не в специально отведенных для того местах, как то: бульвары, парки, рощи, аллеи, сады и пр. – а совсем наоборот, в максимально индустриальных, неприятных обывателю пространствах). Примечательна также их манера избегать, когда возможно, проезда в метро; эту склонность легко объяснить разного рода фобиями, но, думается, не только в фобиях здесь дело. Метро сводит пространство города к набору точек, никак не связанных на поверхности (поблагодарим за эту мысль В.Курицына). Стремление открыть реальную связь одной точки с другой – куда более благородная черта описываемых субкультур, нежели, например, любовь к мошеннику Кастанеде.