Тим Макхью - Иван. Жизнь, любовь и поводок глазами собаки

После секундного замешательства я понял по их громкому смеху, что мне ничто не угрожает, и бросился подбирать корм, время от времени останавливаясь, чтобы рыкнуть на старого черного доходягу, который пытался встать на ноги и присоединиться к пиршеству. (Чтобы избежать повторения инцидента, они вскоре приучили меня сидеть смирно возле миски и ждать, пока не скажут слово «можно». У меня есть подозрение, что они сделали это еще и потому, что им нравилось смотреть на то, как у меня из пасти водопадом течет слюна. Садисты!)

После еды я плюхнулся на пол и, кажется, крепко заснул. Что ж, неплохое начало новой жизни — это нетрудно понять, даже если ты бездомная дворняга.

Начиная со следующего дня они стали называть меня Иваном. Думаю, это как-то связано с моей странной внешностью, хотя я не был до конца в этом уверен.

В нашем доме велось много разговоров о Толстом и его поисках истины, но тогда я еще не знал, как это связано с моим новым именем. Толстой утверждал, что все сказанное человеком и все то, во что он верит, должно согласовываться с человеческим разумом. В противном случае велик риск впасть в заблуждение. Этот писатель оказал огромнейшее влияние на всю нашу семью. Они вообще увлекались русской культурой и искусством, и поэтому вполне логично, что они назвали меня Иваном. Иван Ильич — герой одной из повестей Толстого, в которой повествуется о медленном и мучительном умирании чиновника. Был еще один Иван, которого прозвали Грозным, он жил задолго до Толстого. Я слышал, что это был страшный человек, но, сказать по правде, мне сложно представить, что люди могут быть страшными. Разве что та женщина, которая отрезала мне яички. Но даже она ласково разговаривала со мной, пока лишала меня собачьего достоинства. Поэтому у меня есть все основания полагать, что Иван Грозный — это такой же вымышленный персонаж, как Большой и Страшный Серый Волк.

Быть может, меня назвали Иваном в честь Ивана Великого, который объединил разрозненные русские княжества вокруг одной столицы и окончательно освободил эти земли от жестоких монголов. Хотя вряд ли. Такая одноглазая дворняга, как я, может собрать разве что небольшую группу людей, которые, глядя на меня, будут покатываться со смеху и тыкать в меня пальцами.

Несмотря на мой потешный вид, люди говорят, что я хорошая собака, и поэтому предлагают называть меня Иван Хороший. Мне нравится думать о том, что меня назвали в честь героя Толстого — Ивана Ильича, — который в конце своей жизни, перед самой смертью, достиг просветления. Я понятия не имею о том, что такое просветление, но часто слышу это слово в нашем доме. Они даже говорят, будто я просветленный, но лично я считаю, что я просто обыкновенная собака.

Я сильно подрос в течение первого года моей жизни и порой не понимал, что со мной происходит. Ясно было только одно — как только передо мной ставили миску с едой, я с жадностью на нее набрасывался, но сразу же после кормежки у меня снова просыпался волчий аппетит. Однако надеяться на то, что мне дадут добавку, было бесполезно. Я все время хотел есть, а моя семья будто нарочно морила меня голодом.

Городок, в котором мы жили, назывался Беллингэм, и везде, где бы мы ни гуляли, люди радовались моему появлению. Они гладили меня и улыбались, глядя на мою перекошенную морду. «Что за странная собака», — говорили некоторые. Иногда во время прогулок я неожиданно для себя самого норовил увязаться за интересными мне людьми. Причем делал я это совсем не потому, что недостаточно любил свою семью, а просто из любопытства и страстного желания познавать окружающий мир. Тим неоднократно повторял, что я веду себя как вольный странник, начисто лишенный преданности, и что я готов пойти за всяким, кто меня поманит. Но, похоже, это его не сильно беспокоило, а скорее умиляло.

Думается, в некотором смысле Тим был прав. В конце концов, я был щенком, которому интересно все увидеть, все понюхать и во всем покопаться! Но, несмотря на всю свою беспечность и вольнодумство, я очень гордился тем, что обо мне заботятся такие чудесные люди, как Тим и Кристина. Мне также очень нравилось ходить на прогулку вместе с Сидом. Что-то в его походке вызывало во мне непреодолимое желание его укусить, что я иногда и делал, но это было не более чем щенячье баловство. С грозным рычанием я набрасывался на его уши и хвост, после чего Сид оборачивался и пытался меня проучить, но его слабые челюсти не могли соперничать с моей быстротой и ловкостью. В результате он устало садился на землю и уже не мог подняться без посторонней помощи, а я получал нагоняй.

Иногда Сид снисходил до того, чтобы поиграть со мной, и мне кажется, на одну-две минуты он снова чувствовал себя щенком. А что касается меня, то если пару недель назад я чувствовал, будто могу сойтись в схватке с медведем, то сейчас я был уверен, что ни одно существо на этой планете не может со мной тягаться. Вместе с тем я думаю, что именно благодаря моему старому наставнику Сиду я начал понимать разницу между пустым хвастовством и настоящей силой.

Вскоре наступила зима, и Сид все больше и больше времени проводил во сне, а когда он не спал, то постоянно дрожал от холода, как бы ни было тепло в доме. Кристина часто купала его, налив теплой воды в тачку, и я уверен, Сид ценил ее заботу. Впрочем, так же как и я, только мне совсем не нравилось, когда она затаскивала меня в тачку и намыливала с ног до головы. Назовите меня как угодно, но когда наша мама меня купала, я всегда норовил ее укусить. Не сильно, конечно.

Однажды раздался телефонный звонок, и Кристина подняла трубку. Внезапно у нее из глаз полились слезы. Оказалось, что умер один из тех мальчишек, с которыми она приходила ко мне в приют в первый раз. Он, как и его второй товарищ, жил в интернате для детей-аутистов, в котором она работала. Я смотрел на плачущую Кристину, и мне хотелось слизнуть с ее щек слезы и утешить ее разбитое сердце, но, к сожалению, я ничего не мог поделать. Так я узнал, что моя богиня действительно необыкновенная женщина, и не только для меня одного.

Первый снегопад в моей жизни случился в декабре. Была настоящая метель, которая покрыла все почти метровым слоем снега. Меня взяли на прогулку и бросили в сугроб. Я в панике начал продираться сквозь снеговой занос туда, откуда раздавался их громкий смех. Выбравшись из сугроба, я со всей своей яростью бросился в погоню за белыми холодными хлопьями, которые, кружась, падали с неба и, казалось, хотели меня задушить. Снег лежал по меньшей мере неделю, а потом исчез, что неудивительно — я ведь так старательно его поедал.

Той зимой мы часто ходили к ручью Чаканат Крик, где я без устали гонялся за лососем до тех пор, пока Кристина с Тимом не ловили меня, перед тем как идти домой. Я также набрасывался на ветки и небольшие кусты и яростно трепал их, расшвыривая во все стороны сухую листву, представляя, что в зубах у меня какой-нибудь пищащий от ужаса грызун. В собственных глазах я был повелителем всего, что меня окружает.