Эбби Гривз - Игра в молчанку [litres]

Когда я снова оказалась в нашей прихожей, ты вышел из кухни и помог мне снять куртку. Ты не произнес ни слова, да и о чем тут было говорить? Твои извинения мне были ни к чему – что бы ты ни говорил, я знала, что на самом деле ты этого не думаешь.

Интересно, почувствовал ли ты, как близка я была тогда к тому, чтобы от тебя уйти? Всю ночь я провела без сна, то изобретая различные способы найти другого мужчину, который смог бы понять мое невыносимое «одиночество вдвоем», так же хорошо как я, то спрашивая себя, а возможно ли это в принципе? Можно ли признаться, что хочешь ребенка, но так, чтобы не выдать своего отчаяния? Так, чтобы не выглядеть жалкой и униженной?

И, кроме того, у меня был ты. Я представила, как выкатываю из нашего дома большой чемодан на колесиках, чтобы ехать в съемную квартиру или в комнату на одного. Не думаю, что смогла бы пережить прощание. А ты?..

Липкий, горячий пот потек сзади по шее Фрэнка. Спустив ноги с кровати, он потянулся к окну и открыл раму так широко, как только позволяли старые, много раз крашеные петли. Рама поддавалась плохо, он рванул сильнее и смахнул с ночного столика будильник, водруженный поверх шаткой стопки старых журналов. Будильник показывал начало первого ночи, и Фрэнк, подобрав его с пола, прижал холодный жестяной корпус ко лбу в надежде остудить свой пылающий лоб, до того как температура воздуха за окном сколько-нибудь заметно понизится. Как бы не так…

«…Из нашего дома… в съемную квартиру…» – Впиваясь глазами в страницу, Фрэнк снова и снова перечитывал эти слова, пока они не распались на бессмысленные слоги и звуки, казавшиеся незнакомыми его слуху и разуму. Нет, он не догадывался, что Мэгги хочет уйти. Во всяком случае, не тогда… За сорок с лишним лет подобная мысль не приходила ему в голову вообще ни разу! Да, им обоим бывало тяжело, – намного тяжелее, чем они могли когда-то вообразить, – но ни при каких обстоятельствах он не мог представить своей жизни без Мэгги.

На мгновение Фрэнк словно наяву увидел, как она украдкой снимает с чердака чемодан на колесах и укладывает в него вещи, то и дело оглядываясь на дверь и боясь, что он вернется с работы раньше обычного. Потом он представил их обоих на крыльце: Мэгги приподнимается на цыпочки, чтобы обнять в последний раз, но тело ее напряжено, словно она желает во что бы то ни стало сохранить некую дистанцию между ними, и объятия получаются просто дружескими, словно многих лет счастливого брака никогда не было. От внезапной острой боли в груди у Фрэнка даже закружилась голова. Он не сомневался, что Мэгги без труда нашла бы мужчину, для которого дети были бы альфой и омегой, сосредоточием жизни и вселенной, но что было бы с ним? Забыть Мэгги он не смог бы никогда – это Фрэнк знал твердо.

В последние несколько месяцев Мэгги, должно быть, тоже обдумывала различные варианты выхода из положения. Наполненные навязчивыми мыслями и неослабной тревогой, ее дни тянулись как бесконечность, и даже то, что физически Фрэнк оставался рядом, ничуть ей не помогало, а возможно, даже усугубляло ее мучения. Кто на месте Мэгги не попытался бы прекратить такие отношения? Человек, который панически боится одиночества – вот кто. Он давно заметил, что стоит Мэгги увидеть узкую односпальную кровать – безразлично, в магазине ли или в доме у знакомых, как ее лицо становилось отрешенным и печальным. И пугала ее вовсе не мысль о расставании с ним. Куда больше она боялась, что никто в целом свете уже не сможет стать для нее человеком достаточно близким, чтобы она сумела забыть свои страхи.

Впрочем, запас внутренних сил у каждого человека ограничен. У кого-то их больше, у кого-то меньше, но если расходовать их достаточно долго, то рано или поздно они заканчиваются. Что было бы, если бы на протяжении этих последних шести месяцев Фрэнк все-таки превозмог себя и признался Мэгги в том, что́ он натворил? Этот вопрос он себе даже не задавал. Фрэнк был уверен, что она ушла бы от него в ту же минуту, как только услышала правду. Она не захотела бы даже видеть его, не говоря уже о том, чтобы жить с ним под одной крышей. Не думаю, что смогла бы пережить прощание. А ты?.. На этот вопрос Фрэнк мог ответить. Те без малого двенадцать часов, которые он был вынужден провести вне больничной палаты, где лежала Мэгги, уже прибавили ему седых волос. С ее стороны было бы безумием хотя бы предположить, что он способен навсегда с ней расстаться.

– Конечно, не смог бы, – пробормотал он сейчас, вслух ответив на заданный Мэгги вопрос, и снова уткнулся взглядом в исписанные мелким, ровным почерком страницы.

Осталось 5 дней…

И тебе, и мне – и нам обоим – очень повезло, что я никогда не отступала перед трудностями. Не уверена, что сумела бы прожить одна, а любой мужчина, которого я могла бы найти, проигрывал по сравнению с тобой – мне это было очевидно. Или, точнее, стало очевидно наутро после бессонной ночи, в течение которой я без конца перебирала возможные варианты. Ты как будто что-то почувствовал – в то утро ты принес мне поднос с чаем и оладьями и негромко кашлянул, чтобы меня разбудить. Поднос был чем-то вроде предложения о мире или, во всяком случае, о перемирии. Оладьи тоже были толстыми и вкусными, – такими, как я люблю, – и это тоже сыграло свою роль. Пока я завтракала, ты сидел рядом и смотрел, как я ем.

В качестве ответа на протянутую тобой оливковую ветвь я предложила тебе последний оладышек.

– Послушай, Мегс, прости меня. Мне не следовало это говорить… во всяком случае, такими словами. Ты меня не так поняла. Я вовсе не это имел в виду.

Но мне не хотелось тебя слушать. На бумаге – я знаю – подобное признание выглядит ужасно, но я думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать на самом деле. Я любила тебя. Я хотела вернуться к прежней нормальной жизни. Кроме того, ты лучше, чем кто бы там ни было, знаешь, что по утрам я всегда бываю немножечко не в духе. Поэтому вместо того, чтобы пытаться что-то объяснить, я поцеловала тебя, да так стремительно, что пустая тарелка полетела на пол. Последующие четверть часа запомнились мне главным образом радостью от осознания того, что мы по-прежнему подходим друг к другу как форма и отливка, что ты по-прежнему угадываешь мои желания еще до того, как я успеваю облечь их в слова или движения. Казалось, у нас с тобой общее кровообращение, – такой гармоничной была наша близость. Когда же мы, наконец, насытились друг другом и затихли, я почувствовала, что мой разум настолько освободился от всего, что мучило меня еще совсем недавно, – от боли, от тревоги, от беспокойства и неуверенности, – что я с трудом понимала, как между нами вообще могли возникнуть какие-то разногласия.

Да, после этого воздух, которым мы дышали, явно стал чище. Меньше всего мне хотелось, чтобы наши отношения, наша жизнь, наша любовь оказались подвешены в воздухе. Да это в любом случае было бы неправдой. За год мы сделали больше, чем другим супружеским парам удается за годы – за всю жизнь. Особенно мне нравилось, как по выходным (при условии, разумеется, что у нас еще оставались силы после рабочей недели) ты вел меня в коридор, где висела большая карта Великобритании, завязывал мне глаза и вращал меня вокруг оси, пока я не переставала понимать, где верх, где низ. Тогда ты вручал мне фломастер, которым я должна была ткнуть в любое место на карте. Туда, где оставалась цветная метка, мы и отправлялись. Мы побывали в Глазго, в Бристоле, на Саут-Даунс [20] Саут-Даунс, Южный Даунс – возвышенность в юго-западной части Англии. и на Болотах [21] Болота – низкая болотистая местность в графствах Кембриджшир, Линкольншир и Норфолк. , и исходили пешком все побережье Норфолка. Мы видели Бирмингем, Манчестер, Ньюкасл и мой любимый Маргит [22] Маргит – город в Англии в графстве Кент. . Наверное, во всей стране не нашлось бы уголка, где мы не побывали, не было пейзажа, которым бы мы не насладились, и все же существовала только одна картина, одно лицо, которое я хотела видеть перед собой, как только проснусь. Это было твое лицо, Фрэнк! Никакие чудеса, никакие виды не значили для меня ничего, если рядом не было тебя. И мне это было совершенно ясно.