Барбара О'Нил - Когда мы верили в русалок [litres]

– Ты меня не «грузишь». – Он накрывает мою ладонь своею. Под тяжестью его руки мои расшатанные нервы немного успокаиваются. – Я с интересом тебя слушаю.

Спорить с ним у меня нет сил, устала я притворяться.

– В детстве она была для меня средоточием моей жизни. Центром вселенной. Лучшая подруга, сестра… – Я запинаюсь.

– И…?

– Родственная душа, – заканчиваю я, и мои глаза заволакивают слезы. Сглатываю слюну, чтобы сдержать их. – Как будто мы знали друг друга вечно, с сотворения мира.

– В Испании мы называем это alma gemela . Вторая половинка.

Его слова бередят рану в моем сердце.

– Alma gemela , – повторяю я.

– Молодец.

– Беда в том, что моя вторая половинка постоянно бросала меня, снова и снова. – Я качаю головой. – После землетрясения я была так одинока, что воспринимала это как болезнь. Как нечто, от чего можно умереть.

– О, mi sirenita . – Хавьер поднимает со стола мою руку, целует запястье, кладет ее себе на сердце и произносит тихо: – Так тоже бывает. От одиночества умирают.

Я испытываю огромное облегчение, что исторгла все это из себя, что чувствую рядом тепло его тела, тяжесть его сильной руки.

– Просто я не знаю, что теперь об этом думать.

– Может быть, – ненавязчиво советует он, – пора перестать думать и отдаться на волю чувств.

Но сама эта мысль вызывает головокружение, потому что меня переполняют жгучие эмоции. Они медленно кипят, закипают, начинают бурлить. Если я позволю этой лаве излиться, она всех нас сожжет дотла.

Чтобы не утратить самообладания, я делаю глубокий вдох и выпрямляю спину.

– С тех пор, как мы познакомились, только и делаю, что говорю о себе, – со скорбной улыбкой замечаю я.

С минуту он просто смотрит на меня.

– Твои поиски – большое дело. Не надо извиняться за то, что они отнимают столько душевных сил. – Хавьер накрывает ладонью мою руку, которую держит в другой своей руке. – Ты сама – грандиозная личность. И должна думать о себе тоже. Не только о своей сестре.

Я отвожу взгляд, сглатывая комок в горле. Киваю.

К счастью, напряженную атмосферу за столом разряжает официантка, ставя перед нами наши закуски – конвертики из тонкого хрустящего теста, в которое завернуты тунец с глазуньей. Желток выливается на тарелку, когда я разрезаю пирожок. На вкус это – море, горячее солнце и нега.

– М-м-м, восхитительно.

Хавьер улыбается, закрывая глаза.

– Божественное лакомство. Я подумал, что тебе должно понравиться.

Я беру вилкой желток и густой красный соус, довольно острый на вкус, и пробую их отдельно от теста. С наслаждением смакую на языке жгуче-масляную смесь.

– А что это красное?

– Харисса [33] Харисса – острый пастообразный соус красного цвета из перца чили и чеснока с добавлением кориандра, зиры, соли и оливкового масла. Тунисская приправа, также получившая распространение в израильской и европейской кухнях. .

– Потрясающе.

– Есть с тобой – одно удовольствие, – говорит Хавьер. – Думаю, мне бы понравился твой отец, если это он привил тебе страсть к еде.

– Да, – киваю я. – Думаю, ты тоже пришелся бы ему по душе.

– Он умер?

– Да. Погиб во время землетрясения.

Хавьер ждет, и я понимаю, что неосознанно напряглась, затаив дыхание.

– Наш ресторан и дом, где мы жили, стояли на скале, что высится над бухтой, – всего в двух милях от эпицентра землетрясения. Они обрушились в океан. Отец в то время находился в кухне, где, вероятно, он и хотел бы умереть.

Хавьер чертыхается себе под нос.

– И ты там находилась?

– Я была в доме, но, как только затрясло, выскочила на улицу. Всегда говорят, что во время землетрясения нельзя оставаться в помещении, вот я и побежала к дороге. Меня сбило с ног. Я лежала на животе, прикрывая голову руками, и ждала, когда все закончится.

– Pobrecita [34] Pobrecita ( исп .) – бедняжка. . – Он касается моей спины. – Ты, наверно, была вне себя от страха.

– И да, и нет. Я была напугана, но также знала… – я невесело смеюсь, – …будучи повернутой на учебе, что толчок обычно длится не больше тридцати секунд, и сосредоточилась на своих впечатлениях. Думала, надо же, как удивительно: глыбы грунта наползают друг на друга.

Хавьер сверкнул улыбкой.

– Правда, я поняла, что землетрясение это мощное, и попыталась оценить его магнитуду по шкале Рихтера. Решила: никак не меньше семи баллов. Или, может быть, даже восемь, а это большая редкость.

– И твоя оценка оказалась верной?

– Да. – Официант приносит нам основное блюдо, и я отклоняюсь назад, давая ему возможность поставить его перед нами. – На самом деле толчок длился пятнадцать секунд, и, по официальным данным, его магнитуда составила шесть и девять десятых балла. И было еще семьсот сорок пять повторных толчков.

От тарелок поднимается упоительный аромат – дух земных радостей. Сочный жареный цыпленок с большим блюдом овощей, моркови, нашпигованной фетой, салатом из помидоров, риса с чечевицей и шпината источают запах всего здорового и домашнего, что есть на свете, и я едва ли обращаю внимание на то, как официант убирает пустую посуду, заново наполняет наши бокалы и опять исчезает.

– Позволь мне. – Я беру нож и отрезаю от цыпленка по кусочку для себя и Хавьера. Мы набрасываемся на овощи, а потом, словно марионетки, управляемые с помощью одной и той же струны, кладем руки на колени и замираем. Пусть не в молитве, но, безусловно, из чувства благодарности.

– Необыкновенно, – выдыхаю я.

– Да, – соглашается со мной Хавьер.

Мой отец, сидя напротив нас за столом, отрывает от цыпленка лакомый кусочек, пробует его на вкус и одобрительно кивает.

Мы снова принимаемся за еду.

– В детстве я любил читать про бедствия и катастрофы, – признается Хавьер. – Помпеи, «черная смерть», инквизиция.

– Веселенькие темы. – Я смакую ломтик моркови. – Подробности помнишь?

– Конечно. В семьдесят девятом году при извержении Везувия тепловой энергии выделилось в сто тысяч раз больше, чем при взрыве атомной бомбы, сброшенной на Нагасаки…

– В сто тысяч раз? – скептически повторяю я.

Хавьер поднимает ладонь в клятвенном жесте.

– Клянусь. Из жерла вулкана вырвалось раскаленное облако из камней и пепла. Оно поднялось на высоту тридцати километров и убило на месте две тысячи человек.

– Ты там был?

– М-м. Это странное и жуткое место. – Он помолчал, глядя на томаты. – Объедение. Ты их попробовала?

– Да. А ты рис ел?

Он кивает, зубьями вилки с восхищением перемещая на тарелке кусочки курицы и гарнира.

– Мигель хвалил этот ресторан, но я даже не ожидал, что здесь… настолько великолепная кухня.

На меня накатывает волна эмоциональной усталости. Мне хочется сбросить с себя бремя поисков сестры, бремя прошлого и смотреть только вперед. Хочется – это желание возникает внезапно – приходить с ним сюда много раз, на протяжении многих лет. Я почти представляю, как мы с ним, постаревшие, сидим на этом самом месте через десять-двадцать лет. В его волосах серебрится седина, но длинные ресницы все так же обрамляют чудесные темные глаза, и он ест, как сейчас – с благоговением.