Кира Ярмыш - Невероятные происшествия в женской камере № 3

Из-за отсутствия полноценного дома в то лето втроем они виделись гораздо реже – особенно Аня с Сашей, которым было необходимо скрываться. Однажды они даже решили снять гостиницу. Ане по фильмам казалось, что в этом есть особенная вульгарность – изменять с любовницей в гостиничном номере. Ей, однако, также казалось, что, не узнай она наверняка, каково это, ее падение будет неполным, а она, как и когда-то в случае с Андреем Павловичем, не собиралась останавливаться на полпути.

Снять гостиницу они решили спонтанно и, выйдя из бара в центре, побрели наугад, уверенные, что обнаружат подходящую буквально за поворотом. Ни за этим поворотом, ни за следующим гостиниц не оказалось, в первой попавшейся не нашлось номеров. В конце концов они вышли к МИДу и напротив него, через дорогу, увидели две одинаковые высотки явно гостиничного типа. От них веяло советским шиком и дороговизной, которую безработные Аня с Сашей не могли себе позволить, но сил продолжать поиски не было. Одна гостиница называлась “Золотое кольцо”, вторая – “Белград”. Они выбрали “Белград” за неожиданность топонима и вошли внутрь.

Переминаясь с ноги на ногу перед стойкой регистрации, Аня пережила несколько унизительных минут – ей казалось, что все смотрят на них с подозрением и осуждением. Она не знала, из-за чего больше: потому, что их нечистые намерения очевидны, или потому, что очевидна их некредитоспособность. Номер стоил девять тысяч рублей – почти все их с Сашей совместные деньги. Они заплатили. На лице девушки с ресепшена, наблюдавшей, как они пересчитывают купюры, не дрогнул ни единый мускул. Аню всю перекручивало изнутри.

Их номер был на десятом этаже – из него открывался вид на “Золотое кольцо” напротив и кусочек ярко подсвеченного МИДа. Кровать была высокая, туго обтянутая белоснежной простыней. Аня не помнила, когда в последний раз останавливалась в гостинице, и белизна кровати ее впечатлила. Видимо, гостиницы казались пошлостью только тем, кто бывал в них часто, – Аню происходящее увлекало как приключение.

В ту ночь они почти не спали. Из гостиницы Аня с Сашей вышли в одиннадцать утра и, немного пошатываясь, пошли по Арбату к метро. Было первое сентября, и им то и дело попадались нарядные дети с цветами и шариками, из громкоговорителей на столбах неслась бодрая музыка, и все вокруг казалось праздничным, почти карнавальным. Они поехали домой к Сониному брату. Он сам был на работе, а Соня оказалась дома. Переступив порог комнаты, Аня подумала, что вот он, конец всему. Ей казалось, что по ним с Сашей невозможно не понять, как они провели эту ночь. При этом Аня чувствовала себя такой утомленной, что даже не имела энергии врать.

Соня спросила, как они вчера посидели – она знала, что накануне они собирались в бар с общими друзьями, а сама отказалась, потому что утром у нее было собеседование. Аня приготовилась односложно ответить и ждать следующего вопроса, но тут Саша неожиданно заговорил. Аня даже рот приоткрыла от удивления. Он врал так вдохновенно – чистое искусство, – что Аня оживилась и зачем-то подхватила. К собственному изумлению, следующие десять минут она провела, на пару с Сашей изобретая все новые подробности прошедшей ночи, среди которых была и попытка попасть в общежитие, и ссора с вахтерами, и ночевка на лавочке, и утренняя поездка в МГИМО на празднование первого сентября. Их рассказ был наполнен таким количеством невероятных и совершенно излишних подробностей, что поверить в него было невозможно, и, кажется, только поэтому Соня в него и поверила – по крайней мере, она дослушала их, вытаращив глаза, и больше не задала ни одного вопроса.

Отношения Ани и Саши закончились через пару месяцев совершенно неуловимо: просто очередная их встреча наедине вдруг оказалась последней такой встречей. При этом они продолжали общаться, как раньше: втроем, в компаниях. Совесть Аню не мучила – она рационально рассудила, что если Соню их отношения не затронули, то и переживать не из-за чего. Так – близко, но на вежливом расстоянии – они прожили еще пару лет.

Вскрылось все совершенно по-дурацки: Саша напился и принялся обвинять Соню в воображаемой неверности, грозясь уйти. В Ане тут же проснулось донкихотство, и она решила восстановить справедливость. Она даже обрадовалась законной возможности сказать Соне правду, потому что это означало бы наконец-то показать, что Саша ее недостоин. Хотя сама Аня к Саше относилась неизменно хорошо, а на Сонину любовь больше не претендовала, ее невозможно злило, что та отказывается видеть очевидное. Рассказывая Соне правду, Аня самодовольно чувствовала себя героиней, приносящей жертву во имя Сониного прозрения, – но в глубине души она не беспокоилась, зная, что это сойдет ей с рук. На свете не было ничего, что Соня не могла ей простить.

И Соня действительно простила ее. Она молча выслушала Аню, а когда та заплакала (больше от умиления собой, чем от раскаяния), обняла ее и стала утешительно гладить по спине. Они проговорили три часа, но чем дольше шел разговор, тем меньше Аня чувствовала себя в своей тарелке. Ей казалось, что когда она сбросит на Соню бомбу осознания, та наконец-то почувствует себя оскорбленной, не задаст ни единого вопроса и сию же секунду расстанется с Сашей. Вместо этого Соня подробно ее расспрашивала: ее интересовало, когда это началось, и сколько продолжалось, и почему закончилось, и хотя она совсем не выглядела злой, с каждым новым вопросом Ане становилось все больше не по себе.

Они еще раз обнялись на прощание, Соня ушла. Если бы не крохотный червячок сомнения, происхождение которого Аня не понимала, она была бы совершенно спокойна. Она не знала, что произойдет дальше, но была уверена, что впервые за много лет честна с собой и близкими и дальнейшее от нее не зависит.

Они не виделись пару месяцев, хотя и списывались несколько раз. Саша привел свою угрозу в исполнение и действительно ушел – не столько, правда, от Сони, сколько в запой, но на начальном этапе эти направления пересекались. Соня страдала и пыталась его вернуть. До Ани доносились отголоски этой драмы, и она наблюдала за ней со стороны и безвольно: козырей, чтобы повлиять на исход, у нее больше не осталось. Потом Саша позвал ее на подмосковную дачу, где пил последние несколько дней. Аня приехала и ужаснулась: это был покосившийся темный дом, грязный и неуютный, в котором до омерзения сильно пахло яблоками. Помимо хозяев и Саши, там оказалась Соня – Аня сразу заподозрила, что ее саму Саша позвал, только чтобы накалить обстановку. Скандала, впрочем, не произошло: Саша быстро уснул, Соня и Аня вежливо общались до вечера. Основательно пьяные хозяева повезли Аню на электричку, Соня поехала с ней, чтобы проводить, – сама она собиралась остаться на ночь. Когда они подъехали к станции, Аня обняла ее и вышла из машины. Она бы соврала, сказав, что в этот момент что-то сжалось у нее в душе, – ничего у нее не сжалось, но, захлопнув дверь, Аня еще раз посмотрела на Сонино белое лицо в темном прямоугольнике дверного стекла. Она тогда не знала, что видит Соню в последний раз, а позже удивлялась – почему ей вообще пришло в голову обернуться?