Денис Драгунский - Третье лицо [калибрятина]

Или мне вдруг радостно сообщают, что некий знаменитый режиссер хочет прочитать мою пьесу. «Он сегодня будет на такой-то премьере, ты уж сам достань билет или пропуск, не маленький! Ты к нему в антракте подходи, говори: “Здравствуйте, я Денис Драгунский, мне Сережа Сергеев сказал, что вы интересуетесь моей пьесой…” – и прямо передай ему рукопись».

Или – что где-то в таганских переулках, вот адрес, это коммуналка, комната сразу налево, там один такой алкаш получил в наследство библиотеку своего дяди, распродает за копейки, там Гумилев, ранний Пастернак, русская философия типа Бердяева, Шестова, Соловьева и все такое, буквально рубль книжка…

Но все это, все три ситуации были настолько ненатурально прекрасны, что я радостно говорил: «Да-да, спасибо, конечно!» – и не приходил.

И до сих пор не знаю, розыгрыши это были или на самом деле девушка влюблялась, режиссер интересовался и редкие книги продавались задешево.

* * *

Однажды моему папе позвонил молодой писатель Геннадий Снегирев, автор детских книг о животных. Ну как – молодой? Младше моего папы ровно на двадцать лет. Дело было примерно в 1963 году. Моему папе пятьдесят, Снегиреву тридцать. Так что мой папа звал его Гена, а он папу – дядя Витя. А мне было вовсе двенадцать лет. Вот однажды он звонит папе, и папа мне говорит: поедем в гости к Гене Снегиреву. Ему прислали из Средней Азии какую-то потрясающую закуску, в смысле еду. Деликатес. Никто, говорит, в Москве такого не пробовал.

Папа купил водки и еще кого-то с собой пригласил. Приезжаем.

Пустая, совершенно пустая комната. Намусорено. Кровать, какой-то стол. Очень неуютно. И довольно противный запах – как будто кошками, но не совсем. Мы все расселись на табуреты вокруг стола – нас было всего человек пять, наверное. Гена, мы с папой и еще двое, не помню кто. Кажется, какие-то художники.

Достали из сумок водку. Папа спрашивает:

– Гена! Где же твои деликатесы?

– Сейчас, дядя Витя!

Лезет под кровать и достает оттуда клетку, а в ней копошатся и прыгают какие-то мелкие зверюшки. Вроде мышей, но пушистые и без хвостов.

– Что это?!

– Сирийские золотистые хомячки! – говорит Гена.

Тогда в Москве еще почти не было хомячков, мы просто не знали, что это такое, где их берут и, как говорится, «с чем их едят».

– А что, их едят? – Я даже испугался.

– Еще как! – Гена запустил руку в клетку, достал одного, зажал его в кулаке и произнес, клацая зубами: – Ну, вы наливайте!

– Прекрати! – сказал папа. – Отпусти зверя!

– Тогда нужна закуска, – серьезно ответил Гена.

Папа достал деньги и послал меня за хлебом, колбасой и огурцами.

В общем, молодому писателю просто хотелось выпить. Но мы на него не обиделись, тем более я: мне было очень интересно. Снегирев хотел мне подарить хомяка, но я все-таки отказался.

* * *

Безобидных розыгрышей, в которых я сам участвовал, помню два.

Первый – вот такой.

Были у меня друзья, братья-близнецы. Один художник, другой врач. И вот однажды мы с компанией завалились в гости к одной даме, которая очень давно, лет пятнадцать назад, училась в художественной школе вместе с тем из близнецов, который стал художником. С тех пор они не встречались. А мы взяли с собой того, который стал врачом, и внутренне хохотали, когда хозяйка, наморщив лоб, говорила:

– Колька, признайся, что у тебя не так?

– У меня все супер, – говорил он. – Давай лучше выпьем еще.

– Верю, верю! – взмахивала она рукой. – Но какой- то ты не такой…

– В смысле?

– Какой-то усталый, расстроенный… Нет?

– Нет, что ты!

– Ну ладно, – вздыхала она, продолжая в него вглядываться.

Но так ничего и не поняла. И мы ей ничего не рассказали.

Развлекли сами себя; глупое какое-то приключение.

Второй розыгрыш вполне традиционный, несколько раз так было: знакомя двух пожилых людей, мы каждому успевали шепнуть, что его визави туговат на ухо и говорить с ним надо громче и яснее. И забавлялись, глядя, как они очень громко и нарочито отчетливо, скандируя слова, разговаривают друг с другом.

Вовсе не смешно, даже глупо, а вот поди ж ты – нам нравилось.

А третий был довольно скверный, хотя вроде бы ничего страшного. Сейчас это называют «газлайтинг» – попытка убедить своего собеседника, что у него мозги не на месте.

Это было так: в 1985 году я вдруг решил бросить курить.

Бросил. Но продержался недели полторы.

В эти самые дни я оформлял документы для поездки в Болгарию. Там проводился советско-болгарский семинар по драматургии. Меня туда записали, потому что в Софии как раз ставилась моя пьеса.

Я ходил по разным инстанциям, собирал подписи на характеристику, потом в райком на выездную комиссию и все прочее. Это были еще советские времена.

Со мной вместе должен был ехать еще один драматург. Старше меня лет на десять или даже больше. Тихий такой человек. Худой и прокуренный. Мы с ним вместе ходили по этим инстанциям. И все время выходили покурить.

И вот я вдруг взял да и бросил курить. Резко. Вчера курил, а сегодня – всё, завязано.

Он мне говорит:

– Пойдем покурим.

– Да нет, я не курю.

– Как это? – говорит он. – Ты что?

– А что тут такого? Я некурящий.

Он как закричит:

– Что ты из меня дурака делаешь? Ты же вчера со мной курил вот на этом крылечке! Хочешь сказать, что я совсем уже псих?

– Не волнуйся, – говорю, – успокойся, при чем тут псих. Ну спутал меня с кем-то, бывает. Мы ж с тобой только три дня знакомы. А я никогда не курил, вот поверишь ли, даже не пробовал ни разу.

Он сначала смотрел на меня с подозрением, но потом успокоился. Тем более что мы еще два раза встречались, и я в те разы не курил. Бросал, как уже было сказано.

Оформили мы все документы, разошлись. Лететь через две недели. За это время я так замучился бросать курить, что плюнул и закурил снова.

Вот прилетели мы в Софию, вышли из аэропорта. Он закуривает. Я к нему подхожу, достаю сигарету.

– Дай-ка огоньку, – говорю.

Беру у него из рук спички, чиркаю, закуриваю, отдаю коробок.

Он на меня смотрит и говорит шепотом:

– Ты же некурящий…

– Кто тебе сказал?

– Ты сам сказал! – Он чуть не плачет. – Что никогда не курил, даже не пробовал!

– Бред какой-то, – отвечаю. – Как я мог такое сказать? Я, к твоему сведению, с двенадцати лет курю. Ты меня, наверное, спутал с кем-то.

Он посмотрел на меня беспомощно и болезненно. Помотал головой. Потер затылок.

– Странно, – говорит. – Как странно. Ладно, ерунда, прости.

– Что ты, что ты! – говорю. – Ерунда, бывает!

Хлопаю его по плечу, смеюсь. Он тоже пытается смеяться.

Вроде бы забавная история. Обыкновенный розыгрыш. Шутка. Но мне почему-то стыдно. Ну, не то чтобы прямо стыдно, а так – неловко. Неприятно. Особенно когда вспоминаю его растерянное лицо.