Илья Штемлер - Коммерсанты

Что ж, день на день не приходится, утешал себя Краюхин. И тут взгляд его прихватил молодого человека, что выбежал из Кирпичного переулка. «Мой!» — уверенно решил Краюхин, напрягаясь, точно гончая перед тоном.

Рафаил Наумович Дорман — больше известный в кругу друзей под именем Рафинад — был сыном стоматолога Наума Дормана и бывшей солистки Ленконцерта Галины Пястной. Двадцатисемилетний инженер по холодильным установкам, Рафинад в тот осенний вечер 1989 года торопился по совершенно неотложному делу. Он знал, что ближайший туалет находится на улице Гоголя. Можно было облегчиться и по дороге, тем более что шел он от Мойки проходными дворами, в которых имелось множество укромных створок и ниш, где и днем случайный прохожий рисковал добром, а то и самой жизнью без особой надежды на помощь, а после одиннадцати вечера так и вовсе дрянь дело. Любую вольность можно допустить, и все будет шито-крыто, не то что облегчить ноющую плоть, занятие, как известно, пустяковое, недолгое. Но Рафинад упрямо вышагивал, занятый своими мыслями. Нельзя сказать, что Рафинад был человек щепетильный, даже наоборот, он обладал характером несдержанным, и поступки его часто вызывали удивление дерзостью и безрассудством. Но задерживаться в сырых, пахнущих плесенью и аммиаком проходных дворах ему не хотелось. Во-первых, он пока не чувствовал особо острой необходимости, во-вторых, ему все равно не миновать улицы Гоголя, ибо путь он держал на площадь Труда, где и проживал в доме № 8.

Мысли Рафинада занимала предстоящая затея в аэропорту. Завтра, в тринадцать пятьдесят, прибывает рейсовый самолет из Штатов. И кое-кто из пассажиров привезет компьютеры, на продажу. Товар пока новый, неосвоенный и очень притягательный. С помощью молодцов из фирмы Феликса Чернова Рафинад постарается перекупить компьютеры прямо в аэропорту. На прошлой неделе удалось купить три компьютера по шестьдесят тысяч за комплект. И прихватить два номера телефона тех, кто, возможно, продаст привезенные компьютеры. Улов неплохой, свои комиссионные Рафинад у Феликса получит. И, кстати, возникла идея подключить к отлову продавцов компьютеров самих сотрудников багажного двора аэропорта, конечно, не бесплатно… Каждая подобная идея поднимала у Рафинада настроение…

Покинув арку, Рафинад вышел к главному телеграфу. Полное безлюдье, лишь у будки междугородной телефонной связи суетился какой-то военный, громко вопрошая: «Мелитополь?! Это Мелитополь?!»…

Даже не верилось, что три-четыре часа назад с Дворцовой площади валил народ, после митинга какой-то партии. Или организации. Их столько появилось в последнее время. На худосочных транспарантах были намалеваны карикатуры и лозунги. На один из них Рафинад обратил внимание: «Вон со Святой Руси иноверцев и евреев!» Рафинад еще подумал: почему евреев отделяют от иноверцев? Выходит, что евреи под двойным колпаком — и как иноверцы, и как евреи. Несправедливо!

— Спасибо, ребята! — крикнул тогда Рафинад. — Глядите в оба!

Кто-то погрозил ему кулаком. Но большинство молчали, утомились на митинге, бедолаги. Впрочем, Рафинад не очень был похож на еврея, гены бывшей солистки Ленконцерта оказались сильнее наследственности папаши-стоматолога. Сероглазый, светловолосый, Рафинад скорее походил на уроженца Прибалтики. Но лишь до поры, до того, как произносил первую фразу. Нет, он не картавил, не растягивал конец фразы, что для уха простого человека было невыносимо и хотелось без уточнений дать в морду, нет, у Рафинада в голосе звучала та вальяжная интонация, которую растеряли даже коренные жители северной столицы и которую из-за редкости звучания принимали как высокомерие. А кто может быть высокомерен с простым человеком? Понятно кто…

Рафинад вцепился пальцами в решетку и влез на мокрый выступ подоконника, покрытый корявым железом. Спрямил ноги. Отсюда толпа проглядывалась яснее — не так уж она была и велика, сотни не наберет. Женщина в мятом плаще и сбитой на затылок вязаной шапчонке закинула на плечо плакат с изображением Георгия Победоносца. Рафинад вспомнил, что встречал ее у Гостиного двора, женщина продавала газеты и листовки. Рядом шагал парняга в черной куртке, расшитой металлическими пуговицами, под мышкой парняга держал папку с какими-то бумагами. Ковылял старик с торбой, из которой торчала бутылка кефира с зеленой нашлепкой. Старуха со злым, простуженным лицом что-то выговаривала старику. И тот, казалось, прядал крупным ухом, стараясь уклониться от назойливой соседки, от ее мохнатого шарфа…

Рафинад и сам не очень понимал, для чего он это делает: то ли злоба, что туманила рассудок, то ли характер динамитный себя проявил… Он вскинул голову и заорал нарочитым шпанским фальцетом: «Да здравствует братская дружба русского и еврейского народа! Ура, господа!»

Господа точно разом ткнулись о невидимое препятствие, оборотили обомлевшие мучнистые лица. Это что за провокация такая? Или они ослышались?! Кто-то на всякий случай пискнул: «Ура!» — и тотчас умолк.

— Не залупляйся, не залупляйся, — посоветовал со значением нервный голос. — Провокатор пархатый. Мы тебе такую дружбу навяжем — деревьев не хватит, придет час.

Толпа одобрительно загудела.

— Особенно этим, сочувствующим. — Внешний вид Рафинада вводил в заблуждение. — Завербовался к жидам, сучий потрох.

Предвосхищая забаву, часть толпы стала притормаживать у подоконника.

— Сколько же тебе, нехристь, заплатили? — простодушно вопросил узколицый тип в жокейском кепи. — И мне, что ли, наняться? Сейчас куда хошь можно вербануться, хоть к демократам, хоть к домкратам…

Но сознание Рафинада уже лихорадило бесовство — бесовство, что не раз ввергало его во всевозможные авантюры.

— Не провокатор я, господа! — ернически захныкал Рафинад. — Еврей я. Дальний родственник Господа вашего, Иисуса Христа. Еврей, как есть. А что проповедовал мой родственник? Возлюби ближнего, как самого себя.

Толпа растерянно сопела, не зная, что возразить, — слишком уж открыто выступал с подоконника белобрысый. Из центра, где группировались главные закоперщики марша, передали приказ не лезть на рожон, рано еще. Что диалог с евреями русскому человеку не возбраняется — другое дело, нам не по пути с сионистами, вот кто истинный враг православного человека.