Илья Штемлер - Коммерсанты

— Ладно, тридцать рублей — и разошлись, — предложил Краюхин.

— Что?! Это ж два ящика пива. Лучше я пятнадцать суток в темнице отсижу.

Они пересекли площадь. До улицы Якубовича, где размещалось отделение милиции, оставалось всего ничего.

— Решай, полковник, — произнес Рафинад беззаботным голосом. — А то и трехи не дам.

Краюхин остановился. Остановился и Рафинад. Он смотрел в круглые бумажные глазки мента под тусклым, затертым козырьком фуражки.

— Кстати, покрышка на вас, полковник, не милицейская, — невзначай проговорил Рафинад. — Из вертухаев, по охранной ведомости. И кителек вроде из ломбарда, тухлый какой-то…

Этой «вставочки» бывший санитар медвытрезвителя не ожидал. И перетрусил. Что не ускользнуло от Рафинада. Вспомнилось, что мент, прихватив его на улице Гоголя, покорно пошел за ним в сторону Исаакия, к улице Якубовича, а не завернул Рафинада к Мойке, где пряталась в глубине двора ментовка, что курировала именно ту часть улицы Гоголя с общественным туалетом. Явный прокол.

— Ладно, полковник, не пудри мне мозги! — вдохновенно проговорил Рафинад. — Время не детское, пора спать. Разбежались, полковник, как есть — по нулям.

— А штраф? — плаксиво произнес Краюхин. — Три рубля где!

— Передумал я, сержант, — милостиво произнес Рафинад. — Так и быть, отпускаю тебя, ступай. А то в отделении на Якубовича быстро тебя расколют. Потому как ты есть мошенник. И налог с поборов своих от государства утаиваешь. И форму хоть и из ломбарда, но позоришь.

— Ах ты, жмот! — задохнулся Краюхин. — Нация у вас такая…

— Это ты лишнее сболтнул, — посерьезнел Рафинад. — Как же ты мою нацию разглядел? Вроде штаны я не спускал, да и там я безупречный хрестьянин, не придерешься. А?! Расскажи, бегемот, как ты мою нацию распознал?

Но Краюхин уже удалялся, и спина его выражала презрение. Одна рука была прижата, вторая болталась, словно ватная.

— Эй! — крикнул Рафинад. — Вот твоя треха. Возьми, считай, за экскурсию по историческим местам.

Краюхин продолжал шагать.

— Эй, бегемот! Возьми, не гнушайся, столько времени на меня убил. Я треху оставлю под тумбой.

Рафинаду стало жаль этого фальшивого мента. Стоит, бедняга, ночами, мерзнет, ждет своего клиента у сортира. Да, признаться, и пользу городу приносит. Глядишь, в следующий раз кто-нибудь и передумает оставлять свой след на исторических стенах великого города, побоится.

— Ладно, кладу твой гонорар под тумбу. И уйду не оглядываясь.

Рафинад достал из наружного кармана куртки затертый трюльник и положил у мусорной трубы.

Выпрямившись, он не увидел бабьей фигуры фальшивого мента: тот скрылся за углом, а может, затаился и следит за поведением Рафинада…

«Ну и черт с тобой», — подумал Рафинад в уверенности, что их пути никогда больше не пересекутся.

Не знал в ту осеннюю излетную белую ночь Рафаил Наумович Дорман, больше известный в кругу друзей под прозвищем Рафинад, что через два с лишним года на его пути вновь возникнет бывший санитар спецмедвытрезвителя Егор Краюхин. И встреча станет для одного из них роковой. Известная формула о том, что случайность есть непременное условие закономерности, зловеще сомкнется спустя два с лишним года после этой теплой ночи начала осени 1989 года…

Тишина, густая и липкая, точно патока, зашпаклевала коридор, утекала в распахнутые двери комнат — в рабочий кабинет отца, в гостиную, в спальную комнату родителей. Казалось, квартира мертва. Но Рафинад знал: стоит только ему оказаться у себя, в десятиметровом закутке на месте бывшего чулана, и включить свет, как…

— Наконец-то он вернулся, — послышался голос матери.

— Завтра, завтра, — отозвался сонный голос отца. — Будем спать.

Голоса раздраженно переплелись.

— Рафа, иди сюда, — сдался отец. — Маме не терпится тебя обрадовать.

«Шли бы вы к… матери! Как вы мне осточертели, козлы, — проговорил про себя Рафинад. — Стоит воротиться домой — что днем, что ночью…»

Рафинад расстегнул куртку, повесил на спинку стула, сдрыгнул кроссовки, поискал глазами комнатные туфли… Опять мать наводила порядок в его берлоге и выставила шлепанцы в коридор. Аккуратно убранная узкая тахта подтверждала его догадку — обычно он просто набрасывал одеяло. И на столе был порядок: книги по экономике, по маркетингу, английский самоучитель — все собрано в стопку и сдвинуто к краю стола.

— Долго нам ждать? — В голосе отца звучало недовольство.

У Рафинада была одна слабость — с детства он боялся своего отца, стоматолога Наума Дормана, человека узкоплечего, маленького и жилистого, чем-то похожего на щипцы, которыми папаша Наум выдирал зубы пациентов. Дорман имел патент, что было по. тем временам большой редкостью. Щипцы хранились в стеклянном шкафу, в стерильной чистоте, и Рафинаду казалось, что в хромированных ванночках рядком сложены тушки папаши Дормана с тесно сомкнутыми узкими губами. Этот рефлекс закрепился в сознании маленького Рафика с детства, когда при нем отец удалял зуб у какого-то мальчика-пациента и тот орал так, что соседи вызвали милицию. Отец клялся, что дозы новокаина хватило бы и слону, просто мальчишка орал от страха. Как бы то ни было, стародавняя история запала в память Рафинада на всю жизнь.

С годами детский страх пригас, растворился. Но иногда страх вдруг просыпался, особенно если отец гневался на Рафинада, такое случалось нередко, ибо сын папаши Наума был не из пай-мальчиков. Рафинад презирал в себе эту детскую закомплексованность и старался подавить ее дерзостью и независимым поведением, но все равно в глубине души страх не покидал его. Необходим особый случай, который раз и навсегда избавит его от робости перед отцом. Надо перешагнуть этот порог. «Когда-нибудь я дам в морду своему папаше, — думал в минуты скандала Рафинад. — И на этом все кончится». А пока…

Рафинад торопливо переодевался в свою домашнюю хламиду — ветхие спортивные рейтузы, свитер, траченный молью носки. Он чувствовал, что сейчас в дверях комнаты возникнет невзрачная фигура отца в длинных сатиновых трусах и больничной рубашке, этих ночных рубашек с огромным несмываемым больничным штампом в доме скопилось великое множество.

Рафинад успел опередить отца, — когда он появился на пороге родительской спальни, отец еще поднимался с кровати…

— Ну?! — проговорил Рафинад. — Я вижу, мама опять наводила порядок в моей комнате?

— Тебе от этого плохо? — проворчал отец, возвращаясь в постель и пряча под одеяло тощие ноги.

— Должны были прийти люди, Рафик, — произнесла мать, — могли заглянуть в твою комнату. У тебя так все неопрятно.

Мать облокотилась о высокую подушку. Ее густые рыжеватые волосы падали на плечи, прикрытые тонким батистом комбинации.