Василий Аксенов - Вольтерьянцы и вольтерьянки

Бог посылает Сына, чтобы спасти человечество, но все остается по-прежнему, несмотря на Жертву. Самый проницательный ум не ведает истины. Книга судьбы от нас скрыта. Человек — это незнакомец для самого себя. Что есть я? Где я? Откуда взялся? Куда иду? Наши атомы на куче грязи поглощаются смертью, несмотря на то что мы устремляемся в бесконечность и измеряем небеса. Говорят, что только эпилептики испытывают неуловимый момент познания, однако, вернувшись из припадка, они не помнят ничего.

Сто лет назад Паскаль завершил свою жизнь нотой отчаяния: давайте сдадимся христианской вере, лишь она дает надежду. Траурная нота завершает и поэму о Лиссабоне:

«QUE FAUT-IL, О MORTELS? MORTELS, IL FAUT SOUFFRIR,

SE SOUMETTRE EN SILENCE, ADORER, ET MOURIR».

Вольтер замолчал и скрестил руки на груди, как бы показывая, что он завершает жестикуляцию, а вместе с ней и все свое выступление на сегодняшнюю тему. Он сидел, подняв свое старое, но просиявшее детством лицо к небесам, в которых снова стояло зрелое солнце предпоследнего июльского дня. Все вокруг тоже молчали. Иные лица были влажны — то ли от пессимизма, то ли от жары. Женщины семейства Грудерингов открыто плакали, струились. Усищи фон-фигинских унтеров повисли мокрыми тряпочками. На лице самого барона было написано такое напряжение, словно он пытался сдвинуть с места цельную Царь-пушку Третьего Рима. Войско империи в лице генерала, подпоручиков, коммодора и мичманов демонстрировало трижды усиленную в этот момент верность присяге.

Барон(прерывает молчание)

Я слышал, Вольтер, что эта твоя поэма потрясла не только ортодоксов, но и филозофов. Ее безнадежность изгнала ветер из их парусов. Правда ли, что существуют разные версии концовки?

Вольтер(улыбается)

Это правда. Есть версия, в коей имееся двадцать девять дополнительных строк, а также иная, всего лишь с одним добавленным словом. Прошу вас, господа, кто может назвать это слово?

Карантце (пытаясь заменить собою фигуру Музы Клио)

ECRASEZ!

Курфюрстина и обе курфюрстиночки(тройным шепотом, то есть достаточно громко)

ESPERER.

Вольтер

Благодарю вас, Ваши Высочества. Я счастлив, что именно вы произнесли сие слово. Вот именно по поводу этого слова у нас тогда возникла переписка с Жан-Жаком Руссо. Он считал, что все человеческие беды вызваны человеческими ошибками. Лиссабон — это наказание за то, что отвернулись от природной сути ради толчеи городов. В разбросанных хуторах было бы меньше жертв. Мы должны верить в Божью благодать, писал он мне. Это единственная альтернатива самоубийственному пессимизму. Вслед за Лейбницем с его «монадами» мы должны верить, что, если Бог сотворил мир, все в нем в конечном счете должно быть правильным.

Как ни странно, я в конечном счете пришел к миру с самим собой. В «Кандиде» вы опять увидите неожиданно оптимистическую концовку. MAIS IL FAUT CULTIVER NOTRE JARDEN. О эти концовки, они нередко разоблачают наивных авторов и ставят в тупик умудренных читателей.

он встает из-за стола и начинает прогуливаться по мраморным плитам в аляповатом интерьере чрезмерного скопления статуй

Прошу прощенья, господа, у меня затекла задница.

Барон

Существует ли клуб религиозных интеллектуалов?

Вольтер(улыбается)

Тебе нужна не информация, а мой ответ. Есть много острых умов среди этих людей. Аббэ Гуше однажды произнес великолепную фразу в ответ на статью о рыбах в «Энциклопедии»: «Если люди были когда-то рыбами, тогда существует только два варианта: либо у людей нет бессмертной души, либо у рыб она есть». Все наши были в восторге. Антифилозофы, между прочим, весьма оживляют нашу борьбу. Иные из них кусают до крови. Таков, например, Бертье.

останавливается и смотрит через плечо на барона; думает вслух

Сказать ли ему о том, как этот Гийом Франсуа Бертье оценил мою пьесу LA PUCELLE? «Никогда еще ад не извергал больше смерти, чумы, похотливости, жадно демонстрируя самые похабные картины, базарный язык, подлейшую буффонаду и вонь». Нет, не скажу. Он и так знает.

Барон(опустив глаза)

Кажется, была какая-то сатира под названием «Филозофы» года три-четыре назад?

Вольтер

Фодор, не притворяйся! Ты читал эту сатиру Палиссо, а может быть, и смотрел ее в Театре-Франсе. Это был праздник для всех консерваторов, и прежде всего для их главаря Фрерона. Я послал ему эпиграмму, которая — по вине почты, конечно, — разошлась по всему Парижу.

Между прочим, этот гад и обжора обладает уникальным литературным вкусом.

Барон

Вольтер, тебе не кажется, что Европа чревата какой-то монструозной революцией, в коей сгорят все наши надежды?

Вольтер(отходит в сторону, думает вслух)

Сказать ли ему о недавних кошмарах, когда перед тобой протекают куски безобразно перемешанного во времени и пространстве эпоса, бессмысленных злодеяний, побоищ, пожарищ, массового разложения, когда все это озарено какой-то дьявольской усмешкой, да к тому же еще и связано столь неправедно с твоим собственным именем?

поворачивается к барону

Ах, мой Фодор, с твоей-то прозорливостью ты, конечно, понимаешь, что филозофы предчувствуют революцию. Ведь главная битва нашего века, столкновение филозофов и теологов, близка к завершению, и, как ни странно, в нашу пользу. Возникает поколение без веры в Христа. Оно не боится возмездия за содеянное. Мы надеемся, что победит Разум, но мы не уверены в этом. Могут ли государства уцелеть без религии? Мы надеемся, что правители преисполнятся филозофских идей. Атеисты могут быть не менее нравственны, чем верующие. Человек — это рациональное животное. Благоденствие нового мира может стоять на Разуме.

Однако не прав ли наш Мишель, когда без всяких апелляций заявляет, что Разум может стать проституткой безнравственного желания? Увы, я тоже не верю в разумность эгоизма, и потому меня страшит атеистическая революция.

Барон Фон-Фигин(глубоко взволнован)

Как я понимаю, Вольтер, приходят времена прекословия и разноречия. Христианские чудеса уподобляются греческой мифологии. Слово «дьявол» стало просто обиходным ругательством. «Ад» изображают площадные кумедианты. «Небеса» вытесняются астрономией. И все-таки, мой мэтр, мы не можем отрицать, что ваше движение, твоя, мой Вольтер, «революция духа» привели к большей терпимости. Под прямым твоим влиянием гугенотов оставили в покое. Даже парламент Тулузы призвал любить всех людей как братьев. Без филозофов у нас было бы по три Варфоломеевских ночи в каждом столетии.