Нина Халикова - Желания требуют жертв

Сейчас, глядя на Милену и поймав на себе вороватый взгляд Аси Петровской, он прекрасно понял, что настанет день, и он без сожаления покончит со всеми этими моральными или аморальными историями (случайные связи с кордебалетом и бордели не в счёт), а впрочем, может быть, и не покончит, какая разница, не так уж это и важно.

У Платона Кантора, глядевшего на Милену, наоборот, от восхищения и ужаса перед глазами пошли тёмные пятна. Она держалась, показывая, как мало её интересуют окружающие люди вместе со всеми их взглядами, чувствами, мыслями, скептицизмом, возгласами одобрения или резкими замечаниями. Даже если их внимание, их восхищение и льстило её самолюбию, то лишь незначительно, самую малость. Она не замечала раздражающего скрипучего паркета, она жила так, будто в мире существовали только танец и она. Все остальные здесь лишние. Сейчас Платон это увидел как-то особенно ясно. Это открытие только усилило его любовь к ней и породило новые страдания.

Сцена закончилась, прозвучала последняя нота. Милена посмотрела по сторонам, и Платон испугался: её глаза были пусты и мертвы, как у белых мраморных статуй. Она стала медленно подниматься с пола, оттирая рукой пот с лица и убирая прекрасную смоляную прядь, упавшую ей на лоб. Её глаза быстро менялись, теперь она смотрела на всех как-то странно, так смотрят на посторонних людей. Воцарилась тишина. Чистая, безмолвная Жизель постепенно исчезла, на её месте возникла вполне реальная Милена Соловьёва со слишком прямой спиной и слишком гордо поднятой головой. Взгляд Аси был полон восхищения и отвращения одновременно. С одной стороны, она была горда за русский балет, но, с другой — банальная женская ревность, словно серная кислота, разъедала ей всю душу. Ася вдруг поняла: не она наставница Милены, нет, об этом не может быть и речи, — её наставница сама Природа, ибо научить этому никак нельзя, с этим даром нужно родиться. И Милена с этим родилась. Из любезности раздались жиденькие аплодисменты присутствующих, слишком жиденькие и слишком притворные.

Платон с дрожащими губами отвернулся к окну и стал разглядывать небо, залитое густым, сумрачным утром с клубящимися облаками, зависшими неподвижно. Первыми, как всегда, очнулись девочки-виллисы.

— Ася Николаевна, я не понимаю, почему к старой скучной драме столько десятилетий такой огромный интерес?

— Девочки, дорогие, — неодобрительно вздохнув, терпеливо начала Ася, — это не скучная драма, нет, это вечная трагедия любви, которая будет актуальна до тех пор, пока существует мир. Это любовная трагедия души и тела. Вначале влюблённые счастливы, но не могут соединиться телесно, и это не делает их любовь абсолютно полной, во втором акте происходит духовное слияние, но в загробной жизни уже нет любви тела, и им не дано телесно любить друг друга. После смерти душа Жизель очищается от мирской суеты, она чиста и целомудренна, и она как наивысший разум, неспособный причинять зло. Она способна лишь на мудрое всепрощение. Она ведь даже не задумывается над тем, прощать ей или не прощать принца Альберта. Кто из нас, женщин, в миру способен на такие чувства?

«Ух ты, ух ты, куда хватила! Заткнулась бы лучше, — злобно подумала Евгения, отчего её лицо сделалось неприятным и даже отталкивающим, несмотря на всю юную красоту, — не тебе бы рассуждать о целомудренной любви, неспособной творить зло. У тебя- то жажда любви самая что ни на есть животная».

В это время Милена издала хриплый, почти нахальный смешок, то ли по поводу тупости кордебалета, то ли по поводу заумных наставлений Аси Петровской, а потом обратилась к Сержу:

— Серж, принесите мои гетры, — слащаво, но повелительно распорядилась Милена, натягивая на руки митенки и облачаясь в потёртую шерстяную жилетку.

— Серж, моя милая, — ядовито вставила Софья Павловна, — здесь не для того, чтобы бегать по дамским гримёркам и приносить вам гетры. Воспользуйтесь кем-нибудь другим. — Соня пыталась при этом вежливо улыбаться, но её светло-чайные глаза так потемнели от злобы, что зрачок расплылся на всю радужную оболочку и даже за её пределы.

— Мама, прошу тебя, — решительно вспыхнул Серж. — Ты забываешь, что я уже давно вышел из ясельного возраста и сам в состоянии определить, чем же я здесь, чёрт меня побери, занимаюсь!

Он уставился на мать с вызовом балованного ребёнка, но остался на своём месте и за гетрами всё же не пошёл. Софья Павловна демонстративно вышла из зала. В полной тишине довольно долго были слышны её шаги по лысой ковровой дорожке, поглощающей все звуки. Милена выглядела как само спокойствие, видимо решив не углубляться в местные сантименты и не тратить попусту энергию. Все присутствовавшие испытали некоторую неловкость и неестественно поспешно принялись переговариваться по поводу предстоящего спектакля, изо всех сил делая вид, что никто ничего не расслышал.

Милена стояла перед зеркалом и заканчивала свой туалет, предварительно распахнув настежь дверь гримёрки. Платон наблюдал из коридора, как она вяло причёсывается, припудривается, и очень удивился тому, как она смотрит на себя в зеркало. Холодно, без всякого любования или восторга, как это обыкновенно делают другие женщины, Милена смотрела на себя тоже как на постороннего человека, то есть безразлично. Неестественно безразлично она смотрела на себя до тех пор, пока случайно не обнаружила, что за ней наблюдают. А поймав на себе взгляд Платона, она тут же стала красоваться и прихорашиваться, томно замедляя каждое движение, и нежно, слишком по-женски, разглядывать в зеркале отражение своей юной красоты.

— Тоник, — позвала Милена, — Тоник, ты, кажется, хотел меня куда-то пригласить? А? Совсем забыла тебе сказать, что сегодня вечером я совершенно свободна, — довольно буднично сказала Милена, но Платон этой её будничности замечать не захотел.

Он даже привскочил от неожиданности и чуть было не закивал в знак согласия, но в это мгновение в его голове поднялся такой шум от приближающегося возможного счастья, словно это были волны моря, что он почти перестал соображать, вдобавок ко всему его охватило какое-то оцепенение. Милена подошла к нему вплотную и кротко засмеялась жесткими женскими глазами на совсем ещё юном девичьем лице.

— Подожди, Тоник, я таблетки забыла, — почти ласково проворковала Милена, не дожидаясь его согласия, видимо подумав, что её заманчивое предложение — это вопрос уже решённый.

— Ты, что, заболеваешь? — спросил Платон.

— Нет, это ты заболеваешь, и, кажется, головой, — она отозвалась уже не так любезно и даже несколько иронично, — я же ничего не ем, Тоник. А если не принимать витамины, то ноги у меня будут сведены судорогой от недостатка калия, зубы мои выпадут от недостатка кальция, волосы отвалятся от нехватки Д 3, ну и так далее, и от меня ничего не останется. Так что я, догадливый ты мой, уже много лет живу одними таблетками. Странно, что для тебя это новость. Ну да ладно, пошли.