Нина Халикова - Желания требуют жертв

Платон ловко поднялся с пола и выскользнул в коридор. Он быстро шёл, подгоняемый острой нервной дрожью, по причудливым лабиринтам, увешанным нескончаемыми портретами Кшесинской, Преображенской, Егоровой, Улановой, он шёл, и сам не знал куда. Здесь он всегда себя чувствовал как рыба в воде, а теперь как будто не узнавал этих стен, и они даже казались ему враждебными. Какие-то внутренние, бесконтрольные толчки подгоняли его вперёд, в сторону гримёрок. Он и сам толком не понимал, что собирается сделать, уверенно шагая мимо различных кабинетов по потёртой ковровой дорожке. У одной из дверей Платон резко остановился, поправил растрепавшиеся волосы, воровато оглянулся, прислушался к тишине коридора и, набрав в лёгкие побольше воздуха, бесшумно вошёл.

Ему оказалось странно и неловко находиться посреди царившего хаоса женских принадлежностей. Повсюду на стульях бесцеремонно расположилось нижнее бельё, а дамские сумочки прикусывали торчащие из них внутренности, потому и не закрывались. Окно на улицу было приоткрыто, об него шуршал ветер вперемешку с осенними свежими каплями, и всё равно здесь стоял терпкий запах дешёвой женской косметики, при помощи которой местные красавицы предпринимали отчаянные попытки сделаться ещё краше.

Платон шарил глазами по всей гримёрке, по туалетным столикам, вешалкам с одеждой, разбросанным по полу туфлям, сапогам и целлофановым пакетам, в поисках её вещей. Ему хотелось прикоснуться к её одежде, подержать в руках её расчёску, ту самую, которой она расчёсывает свои короткие смоляные волосы, увидеть высокие грубые ботинки со шнурками, стягивающие её ноги. Даже вздумалось уличить её в неряшливости, ведь если бы у неё были недостатки, ему стало бы легче. Но, увы, среди всего этого гримёрного девичьего беспорядка из искусственного шёлка и сукна шерстяной костюм Милены Соловьёвой оказался скучно развешенным на спинке стула, по соседству с идеально убранным туалетным столиком, под которым ровно отдыхали её тяжёлые, почти солдатские ботинки. На туалетном столике Милены разные женские безделушки — шпильки, помадки, невидимки, палетки с профессиональным гримом, расчёски, сеточки для волос и прочая необходимая в театре дребедень — были аккуратно расставлены в прямоугольное каре, примерно так, как выстраивались декабристы во время восстания на Сенатской площади.

Разглядывая её вещи, Платон ощутил, как его насквозь пронизало приятное возбуждение, он зачем-то взял со столика сначала помаду, снял колпачок, понюхал и поставил на место, затем взял белую пластмассовую баночку витаминов с надписью «Women’s life» [2] Женская жизнь (англ.) , покрутил в руках, быстрыми, но нервными движениями отвинтил крышку и высыпал содержимое на ладонь. Это были самые обычные бело-молочные капсулы без всякого запаха. Платон зажал их в кулаке, потряс, будто взвесил, а затем высыпал обратно в баночку и вернул на столик, на прежнее место.

В полутрансовом состоянии Платон смотрел на её вещи, пахнущие ею, своей хозяйкой, радуясь мимолётной возможности прикоснуться к её жизни, к ней самой, пусть даже таким несколько возмутительным способом, на который, как ему казалось, он имеет право. Он увидел сокровенный краешек её жизни и совсем растерялся. Он эгоистично ревновал её. Ревновал к Сержу, к сцене, к воздуху, который она вдыхает, и даже к одежде, которую она носит. Ему хотелось, чтобы она была только его, хотелось владеть ею полностью. Временами, как сейчас, становилось совсем тяжело, казалось, что он легонько трогается умом, испытывает необоримое желание сделать какую-нибудь чудовищную гадость, подлость, глупость, лишь бы не оставаться в стороне, лишь бы приблизиться к ней, лишь бы она его заметила.

Из гримёрки Платон вышел раздосадованный собственным сумасбродством. Он вполне осознавал, насколько глубоко эта молодая женщина проникла в его мозг, а он не знает, как ему к этому приспособиться. Сегодня он как-то совершенно позабыл о безопасности. Ведь если бы кто-нибудь случайно его там обнаружил, то его поведение могло быть истолковано более чем превратно. Возвращаться в репетиционный зал и вновь на неё таращиться не было никаких сил, и он пошёл курить на улицу, хотя это было категорически запрещено строжайшими правилами внутреннего распорядка.

Ася Петровская толкнула рукой скрипучую старинную дверь и, миновав гладкий пол вестибюля, быстрым шагом направилась в сторону балетного класса по пыльной ковровой дорожке пустого коридора. «Почему этот лысый ковролин никто до сих пор не выбросит? Он приглушает любые шаги, и если кто-нибудь кого-нибудь захочет прикончить и бесшумно скрыться, у него будет такая возможность в недрах этого самого нескончаемого коридора, — рассуждала Ася. — Что за бред лезет в голову? Здесь все слишком заняты собой, чтобы обращать внимание на других. Если кого и пристукнут в этом заведении, так это меня, после того как я объявлю распределение партий в „Жизели“. И произойдёт это не в глухом коридоре на облысевшем ковре, а прямо в классе, на сверкающем полу».

Ася, старший хореограф Ася Николаевна Петровская, худощавая, высокая рыжеволосая женщина с зелёными глазами и тонкими трогательными губами, пыталась отвлечь себя от какого-то странного беспокойства. Примерно год назад, одинокая и неприступная, как Троя, Ася Николаевна позволила себе более чем нелепый роман с мужчиной вдвое младше себя. В роли троянского коня выступил сын её давней подруги и сослуживицы Сони Романовской Серж. Вот с тех пор это самое неуёмное беспокойство и поселилось внутри.

«Итак, предположим, Милена начнёт репетировать Жизель, но она ещё слишком скованна, незрела для такого непростого образа, но зато она способна на свободу. Пусть пробует, — обманывала себя Ася, хотя прекрасно понимала, что из себя представляет эта девушка в профессиональном плане, и объективно оценивала блестящие способности Милены Соловьёвой. — А что делать? Другие девочки и того хуже, и знают об этом, а хотят танцевать главные партии. Дурёхи!» Ася вспоминала тяжёлые репетиции предыдущего спектакля. Тогда все тоже без удержу рвались солировать, и она не ленилась и устраивала просмотры в своё свободное время. Только что толку-то? Если в Одетте девочек ещё как-то выручала детская непосредственность, то уж Одилия у них и вовсе выходила негодная. Девчонки хорошие, но ноги у всех слишком мягкие, да и вообще они просто ещё маленькие кокетки, неспособные вскружить голову не только Принцу, но и просто какому-нибудь парнишке. Одилия — роковая женщина, а её подопечные не знают, что это такое. Глядя на настоящую la femme fatale [3] Роковая женщина (фр.). Распространённый в литературе и кино образ сексапильной женщины, которая манипулирует мужчинами посредством флирта. , даже самый отъявленный циник, даже самый умудрённый опытом ловелас должен сходить с ума от желания. А у девчонок ничего этого нет. Все они слишком, слишком доступны. Да и fouetté [4] Фуэте (фр.) — вид танцевального поворота, быстрого, резкого (хореогр.). все боятся как огня, прямо дуреют от ужаса. Вертятся, а сами от страха свои плечики поджимают. Глупышки, просто они ещё не знают, что обольстить и удовлетворить — это совсем не одно и то же, между ними пропасть. Девчонкам это невдомёк. Они готовы через каждые несколько шагов падать в объятия очередного кавалера. А Милена Соловьёва — совсем другое дело. Пируэтов не боится, не горбится, — пожалуй, она справится. Это будет трудная победа в её жизни, но она справится.