Алла Хемлин - Интересная Фаина

Фаина задумалась, зачем рука себе махает. Если б рука была бедная, она б махала, чтоб ей дали копеечку. А рука бедная не была.

Рука была вроде близко, а понять цель руки было ни за что на свете нельзя.

Фаина легла на траву и посмотрела в нижнюю дырку. В нижней дырке виднелся край черной юбки из толстого шелка.

Фаина стала на колени, руками подцепила заборную доску и дернула. Интересно, что Фаина дергала одну доску, а сдвинулись с места две доски. Получился треск, который и дал Фаине вид на ширину плеч.

Рука оказалась от женщины. Рука махала уголечком по сильно белой бумаге.

Женщина была рыжая и в шляпе с висячими краями. На шее у женщины была завязана голубая косынка из тонюсенького шелка.

Когда Елизавета учила Фаину рисовать чашку с ромашкой, Фаина, считай, ничему и не научилась. Из науки давно уже известно, что чему человека не учат, тому человек на всякий случай и не учится. А когда Фаину учили чистописанию, учили и показывали, как нажимать и что выводить. Фаину учили писать по-русски, по-французски и по-немецки тоже учили. Рука Фаины быстро схватывала все на свете линии, тем более буквы были круглые или не круглые.

Фаина уже давно знала, что есть люди, которые рисуют картинки.

Фаина быстро поняла, что писать буквы — это не рисовать картинки. Хоть то и это похоже одно на другое. Фаина знала, что можно срисовать картинку по примеру — для такого есть клеточки, черточки, точечки, наколки, можно обводом — через папиросную бумажку.

Фаина пробовала писать буквы из самой своей головы, а не как показано в раскладках. Но в голове у Фаины своих букв не было. А картинки были, хоть Фаина не умела эти картинки выпустить на бумагу.

Фаина мечтала научиться рисовать из головы.

Елизавета сказала Фаине, что из головы умеют сильно мало людей, потому и не надо тратить силы на баловство.

В новиковском доме на стенках было много картинок, в основном там жили люди и лошади с собаками. У картинок были толстые и тонюсенькие рамы. Фаина придумала, что это заборы, и по силе возможности отколупывала кусочечки — на случай, если кто из людей или лошадей с собаками захочет выйти на улицу посмотреть или что.

И вот после заборного треска Фаина вышла на улицу и оказалась перед самой женщиной.

Фаина приложила руки к своему сердцу и попросила у женщины прощения за помеху в труде.

Женщина засмеялась и сказала, что у вас, барышня, такие черные руки, как будто вы, барышня, тоже рисовали уголечком, и что, где же ваша, барышня, бумага.

Пока женщина говорила, Фаина смотрела на бумагу. На бумаге был мост и были лестницы туда-обратно. Но это был не сухой мост, а другой, и дома вокруг были не такие, а другие, и люди были тоже другие. Фаина сразу поняла, что женщина умеет рисовать из своей головы, а не из голой видимости перед своими глазами.

Эта умелая женщина получилась художница по имени Боровикова-Лесовская.

Боровикова-Лесовская была совсем нестарая бездетная вдова с хорошим капиталом и деревянным домом на фундаменте в обкладку. Боровиковский дом стоял по-соседски с новиковским, и Боровикова-Лесовская давно знала Елизавету, с годов, когда Елизавета считалась женским педагогом и учила барышень в гимназии. Боровикова-Лесовская тогда называлась Щукина-Рыбальская Серафима.

Боровикова-Лесовская знала про воспитанницу у Елизаветы — Фаину и жалела сиротку. Когда Фаина сломала забор и вышла на вид, Боровикова-Лесовская не испугалась, а только подумала, что зря Елизавета не успокоилась в своей физкультуре на девочках.

Сама Боровикова-Лесовская уважала немца Фребеля, который придумал для детей активность и даже прописывал беготню напеременку с ручными трудами. Из науки уже давно известно, что немцы всегда знают предел. Елизавета немца Фребеля уважала еще раньше, чем Боровикова-Лесовская, но Елизавета не знала предела ни в чем, тем более ни в ком.

И вот Фаина попросилась смотреть, как художница рисует.

Боровикова-Лесовская сказала, что покажет Фаине, что только надо предупредить Елизавету.

Боровикова-Лесовская посоветовала Фаине пойти за забор и сильно помыть руки мылом.

Еще Боровикова-Лесовская сказала, что Фаине не надо тревожить Елизавету поломанным забором и знакомством с незнакомой женщиной, тем более на улице.

Боровикова-Лесовская пообещала сама прийти к Елизавете поговорить про уроки рисования для Фаины.

Назавтра Боровикова-Лесовская пришла и поговорила с Елизаветой.

Боровикова-Лесовская сказала Елизавете, что уже давно хотела зайти по-соседски, что как обожала Елизавету в гимназии, так не перестает обожать по сей день. Что Елизавету в гимназии обожали все девочки, что особенно девочки обожали у Елизаветы приседания в разные стороны и холодные обтирания всего на свете. Боровикова-Лесовская сказала Елизавете, что Елизавета перед всем городом — святая за то, что оставила у себя в доме чужую сиротку; что сейчас же всему городу надо стать на два колена, говорить спасибо и молиться на Елизавету. Сказала, что Бог уже сказал свое спасибо Елизавете — послал Елизавете для поддержки мужа Серковского, а это такой столб, прямо дуб…

Елизавета слушала Боровикову-Лесовскую и куталась в новую шелковую шаль с канарейками и канарейской бахромой почти что до самого пола.

Потом Елизавета и Боровикова-Лесовская заговорили на два канарейских голоса.

Фаина стояла возле двери с другой стороны, смотрела в дырочку от ключа и слушала.

Пока Боровикова-Лесовская говорила Елизавете по-человечески, Фаина понимала все слова, хоть и волновалась, почему от Боровиковой-Лесовской не слышно слова про рисование.

По-канарейски Фаина не понимала, но решила, что про рисование надо говорить как раз по-канарейски и что надо бежать за пониманием к попугайчику.

Фаина развернулась и побежала.

Но у Фаины не побежалось далеко. Фаина от волнения повернулась не через те плечи, споткнулась на ровном месте и упала возле двери головой вперед. Интересно, что Фаина могла никуда и не поворачиваться, а сразу открывать двери головой. Но человеку не дано такое знать.

Фаина, где упала, там и встала, тем более двери открылись шире ширины плеч, и уже пора было говорить «здравствуйте» Елизавете и Боровиковой-Лесовской тоже.

Фаина тихонечко сказала:

— Здравствуйте.

Елизавета и Боровикова-Лесовская даже не моргнули Фаине ни одним глазом или ухом из своих четыре плюс четыре, потому что как раз обсуждали кнопки «Страсть испанца» для дамской одежды, которые продавали в «Пассаже» и про которые в объявлении обещали такой щелк, от какого у мужчин разбегается весь остатний разум.

Потом Боровикова-Лесовская сказала Елизавете, что в доме Мангуби на Тираспольской устроился зубоврачебный кабинет госпожи Швехвель, что Боровикова-Лесовская как женщина будет ходить к госпоже Швехвель, тем более сильно удобно прогуляться до Дитманов, попить чаю с пирожным или булочкой, как раз за дорогу эфир из головы хорошо выветрится на все стороны света.