Алла Хемлин - Интересная Фаина

Еще Одарка сказала Петру, что, по правде, у Фаины от панства если что и осталось, так дурость. То Фаина сидит и смотрит в книжку. То Фаина сидит и малюет на бумажке. То Фаина сидит и пальцами наперерыв тыцает по столу. То Фаина сидит и копырсается у себя в голове. Если б у Фаины чесалось, тогда б ладно. А Фаине ж в голове Бог не дал чему чесаться. Фаина ж раз в неделю ходит с Пилипейкой в хорошую баню. И вот бы про что Петру Бог дал разобраться, так это про голову у Фаины, что там Фаина держит сильно свербучего. Еще Одарка рассказала Петру, что Фаина разговаривает со своим потолком с левой руки на правую и обратно, а потолок Фаине отвечает без всякого понятия руки.

Еще Одарка рассказала Петру, что Фаина никакой своей ногой далеко с дома не ходит, а только до обеда в погоду час гуляет крýгом по саду и после обеда от забора до крýчи и назад. В церкву Фаина ходит, как в баню, — раз в неделю. Тем более баня налево и под горку, а церква направо и в горку. Письма Фаина никому не пишет. Может, шлет голосом через потолок, или уже как. А волос у Фаины на цвет дурной, вроде перегорелый до белого пороха и крутится круглым бесом. А глаза у Фаины не круглые, как у хороших людей. У хороших людей глаза круглые, чтоб, когда придется, пятаки с глаз не попадали, а лежали вовеки веков, аминь.

Петр сказал Одарке, что аминь и что пускай Одарка покажет Петру, где Фаина гуляет за забором до крýчи.

Одарка показала и рассказала еще, что обедают у Пилипейки в половину второго. Сядут и обедают, а Одарка бегает туда-сюда, без рук, без ног, хоть бы им уже животы поразрывало обедать целый час по кукушке, хоть по счету сначала берется половина кукушки, потом берется еще половина кукушки и жарится на чистом сливочном масле.

А Фаина что?

А Фаина ничего.

Фаина уже давно сказала часовой кукушке, что сведет для музыки кукушку с попугайчиком, что надо сколько-то подождать, когда попугайчик заскачет, как зайчик.

Из науки уже давно известно, что у людей животы разрываются от разного. Другой бы от щелкучей кнопки в животе разорвался весь на свете. Петр был не другой. У Петра все на свете не разрывалось, а проскакивало оттуда, как заскакивало туда.

А у портного Мойсея Бехеля петровская бумажка не проскочила.

У Мойсея бумажки всегда проскакивали, а петровская застряла, как ниточка в зубах, когда Мойсей кушал тонюсенько зашитую шейку с напиханным потрохом.

У Мойсея имелся левый глаз, через который Мойсею материя виделась еще сильней, чем через правый. Мойсей всегда боялся зайти глазом дальше и потому смотрел на материю через правый глаз. А на деньги Мойсей всегда смотрел через левый.

Через левый глаз Мойсей увидел, что на петровской бумажке на самой срединке сидит себе муха и сидит.

Мойсей дунул на муху.

Муха не испугалась и осталась крепко сидеть на своем месте со всеми своими ногами.

Другой бы плюнул на муху и растер муху по всей на свете бумажке. Мойсей тоже так сделал.

Другая б муха растерлась. А петровская муха не растерлась и опять осталась крепко сидеть на своем месте со всеми своими ногами.

Тут Мойсей сложил у себя в голове одно и другое, и у Мойсея там получилось, что петровская бумажка подделанна нечестными руками.

У Петра в подвале мухи никогда не жили и не рассиживались. Тем более из науки давно известно: если что-то никогда нигде не живет, тогда то никогда нигде не рассиживается. А муха есть муха.

Мойсей сначала подумал, что надо петровскую бумажку пустить на размен дальше. Потом Мойсей подумал, что пускать дальше ничего не надо, а надо пойти и заявить на бумажку.

При царизме органы тоже не дремали, хоть и в другую сторону.

У Мойсея Бехеля был двоюродный брат — Соломон Швицер.

Швицер был в советчиках у охранки на Бульварно-Кудрявской. Если что, Швицера спрашивали по еврейской линии и потом слушали, что Швицер скажет. Тем более тогда царизм уже лютовал, и царизму надо было хорошо знать, что себе думают пролетарии всех наций.

Швицеру было сорок лет. Швицер как сильно умный думал про все на свете.

Швицер жил на Подоле, в доме Раткина, на втором этаже.

Интересно, что Швицер носил дома на голове фуражку на вате. По религии еврею давалась на голову маленькая шапочка, а не фуражка, тем более на теплой вате. У евреев находились такие, которые носили на голове одно под другое или другое без одного.

Швицер носил фуражку на вате, чтоб голова никогда не болела. Голова у Швицера никогда не болела, хоть всегда была горячая. Вата есть вата. Тем более под ватой находились еврейские слова и читались в голове Швицера в столбик, тем более не отсюда сюда, а оттуда сюда: вино с самой горы Кармель мы будем выпивать, мясо бегемота мы будем хорошо кушать, Дебора, наша мама, возьмет и сядет в суде, Моисей, наш учитель, будет сильно в голос читать нам закон, царь наш Давид будет перед нами делать танцы, и мы возьмем и устроим пир, куда возьмет и придет Мессия.

Еще у Швицера были длинные связанные голубые с белым шерстяные нитки. Нитки эти смотрели на четыре угла и каждую минуточку тихонечко говорили Швицеру, чтоб Швицер ничего на свете не забывал и все на свете делал оттуда сюда.

Швицер был вдовец с четырьмя детьми-девочками — Дорой, Басей, Голдой и Соней. Швицер как раз сватался к девушке Перл Полиновской из Чернобыля. Швицер уже почти что договорился с папой Перл насчет всего и насчет приданого тоже. Полиновский имел хорошие деньги от лесосплавной конторы, а Перл имела не сильно хорошие годы, и надо было на всякий случай скоренько сложить одно с другим.

У самого Швицера деньги тоже были, хоть и сильно меньше, чем у Полиновского. От царизма деньги Швицеру шли малюсенькие, а немалюсенькие деньги шли Швицеру от лавочки со всем на свете. Все на свете приказчик Швицера продавал на Подоле, а сам Швицер проверял по кассе.

У кассы от рождения была одна ручка. Когда дело кончалось деньгами, приказчик брал эту ручку и сначала выкручивал туда-сюда, а потом касса дзинькала нечеловеческим голосом.

Швицер хоть и работал на царизм, своей рукой ничего ни у кого не выкручивал туда-сюда и даже просил приказчика выкручивать ручку у кассы не на полную силу.

И вот Мойсей пошел к Швицеру посоветоваться про бумажку.

Бехель рассказал Швицеру про заказ. Про то, что дама шилась у Бехеля в первый раз и записалась как графиня С-кая, хоть была сильно похожая на скрипачку из румынского оркестра. Дама была почти что свежая и с богатым кольцом. При даме пришел мужчина, который по годам как младший брат с племянником. На мужчине сидел костюм, который шился у Перского.

Еще Бехель рассказал, что не спросил у мужчины про костюм, а только посмотрел через правый глаз. Что Перский тоже дает крой и пошив, тем более на мужчин шить легко — мужская материя не скользкая и никуда не лезет по краям.