Леонид Юзефович - Филэллин [litres]

Пишу на корабле, идущем из Навплиона в Фалерон. Погода – то, что надо: пасмурно, в небе ни звезды. Луна, правда, полная. То есть сейчас ее нет, но где-то за тучами она есть и в самый неподходящий момент может из них вынырнуть. Дожидаться безлунных ночей нет времени.

Море неспокойно, болтает, но писать можно. Сложность в другом. Больше месяца не раскрывал эту тетрадь, со времени последней записи так много всего произошло, что о многом придется упомянуть конспективно.

В октябре стало известно, что Кутахья готовится взорвать стену Акрополя прямо под Парфеноном. Макрияннис сообщил об этом в Навплион, но английская эскадра ушла на Корфу, а мы бессильны были что-либо предпринять. Утром 12 ноября турецкие войска отступили на безопасное расстояние, жители покинули город и угнали с собой скот. Владельцы ближайших к цитадели домов оплакивали свои жилища.

В полдень Кутахья распорядился поджечь фитиль. Представляю, как огонек бежит по нему к прочно замурованной пещере, исчезает в крошечном, с мышиный лаз, отверстии под кирпичной кладкой. В отличие от той тряпки, которая подвела Макриянниса, он сух. Саперы за укрытием вжались в землю, заткнули уши. Я вижу всё так ясно, словно сам при этом присутствовал, но органы слуха не подвластны воображению. Услышать взрыв я не могу, знаю только, что небеса не разверзлись от рукотворного грома, птицы не попа́дали с высоты на землю. Костас Хормовитис по прозвищу Лагумидзис, то есть подрывник, нашел способ обезвредить мину. За три недели, пока Кутахья ждал последнюю партию пороха, осажденные, работая по ночам, пробили к пещере дюжину штолен. Часть пороховых газов ушла по ним, сила взрыва уменьшилась, вдобавок загородка подкопа оказалась непрочной. Взрывной волной ее выбило и убило всю саперную команду. Многое бы я отдал, чтобы в ту минуту увидеть лицо Кутахьи!

Мы узнали об этом к вечеру следующего дня. Всю ночь в Навплионе гуляли, палили из пушек и запускали фейерверки, а спустя неделю пришло ожидаемое мной, но ставшее полнейшей неожиданностью для греков известие: разъяренные неудачей турки пошли на приступ. Макрияннису с большими потерями удалось его отбить, а через два дня присланный им человек доложил мне, что он, тяжело раненный, оставил Акрополь и ждет врача в одной из деревень между Афинами и Навплионом.

Я полетел к нему, взяв с собой Чекеи и несколько близких мне офицеров. Макрияннис принял нас в постели. Неумело наложенные повязки стягивали его грудь, правое плечо и шею до подбородка. У Львиного бастиона, пока Хормовитис обезвреживал очередную мину, он отстреливался от сипахов, был ранен тремя пулями и потерял много крови. Через турецкие позиции его ночью пронесли на носилках. Подозреваю, что подкупить часовых помогли оставшиеся в лоне ислама родственники его жены-турчанки.

Командовать гарнизоном он назначил Хормовитиса, хотя на эту должность претендовал Криезотис, пробившийся на Акрополь еще в октябре; его претензии подкреплялись четырьмя сотнями бойцов и авторитетом Караискакиса, которому он подчинялся. Соперничество двух партий ослабляло осажденных, но еще хуже было известие о том, что у них заканчивается порох. Принесенного Криезотисом хватило на полтора месяца. Через пару недель, чуть раньше или чуть позже, в зависимости от того, как придется расходовать остатки, гарнизон вынужден будет капитулировать.

Я начал искать встречи с Колокотронисом или Кондуриотисом. Последний считается президентом, хотя ничем не управляет, первый – главнокомандующим, хотя войска у него нет. Они ненавидят друг друга, поэтому говорить следовало с каждым по отдельности и разговор с одним скрывать от другого. Кондуриотис со своими кальянами и грумами сидел на чьей-то вилле и был недосягаем, но Колокотронис одобрил мой план доставить на Акрополь запас пороха. Слава богу, хоть его-то у нас вдоволь.

Сегодня, 3 декабря, на двух старых посудинах, по баснословной цене купленных правительством у земляков Кондуриотиса, гидриотов, и небезопасных в это время года, отплыли из Навплиона в Фалерон. До Афин оттуда – около мили, мы должны высадиться там завтра вечером. Люди Макриянниса встретят нас на берегу и проведут к Акрополю.

Со мной весь мой полк – 434 грека и 68 филэллинов. Почти каждый имеет при себе кожаный, чтобы не подмочить груз в дождь или при высадке, мешок с порохом. Мы сами сшили их из выданных интендантством кож, но кож не хватило, в дополнение к ним пришлось использовать винные бурдюки. Если всё пройдет благополучно, Хормовитис получит три тысячи фунтов пороха. Этого ему хватит надолго, даже учитывая его любовь к устройству сап.

В городе есть шпионы, поэтому отплыли после захода солнца. Лоцманы провели корабли мимо маяка на форте Бурдзи, мимо стоявших на рейде судов с теплящимися в окнах кают огоньками. Эта картина неизменно бередит мне душу напоминанием об уюте, которого я лишен. Однажды мы с Сюзи вечером гуляли в гавани, и я поделился с ней своим настроением. В ответ, указав на освещенные окна домов на набережной, она спросила, не вызывают ли они у меня такого же чувства. “Нет, – ответил я, – волнует не просто уют, а уют посреди стихии”. Она понимающе сжала мне руку, сказав, что чувствует себя голубкой, которая свила гнездышко в шлеме Ареса. В те дни наш роман достиг апогея.

При отплытии я стоял на палубе с Чекеи и Цикурисом, возвращенным на должность ротного в награду за двухмесячную трезвость. Он рассказывал нам, что родился в субботу, поэтому не боится утонуть – наяды покровительствуют рожденным в шестой день недели и при кораблекрушении вынесут его на сушу. По тону это звучало как шутка, но тон был данью вежливости мне, в такие вещи не верящему. Речных наяд современные греки соединили с морскими нереидами и вдобавок приделали им рыбьи хвосты, Харон у них стал не то вестником смерти, не то хозяином кладбищ, кентавры – его пастухами, гоняющими по ночным горам стада неприкаянных душ, нимфы – истеричными и злобными лесными ведьмами. Эти создания народной фантазии жалки и некрасивы, как перешитое на подростка отцовское платье. Населенная ими Греция кажется пародией на страну моих детских грез.

“Надо поговорить. Пойдем к тебе в каюту”, – предложил мне Чекеи, когда любимец наяд нас покинул.

“Мерзнешь?” – спросил я.

“Могут подслушать”, – ответил он почти шепотом, хотя я и так плохо его слышал за свистом ветра в снастях и гулом голосов.

Наш корабль – больший из двух, на него погрузились все филэллины и две трети полка. В трюме до середины голени стоит зловонная вода, которую в порту никто не удосужился вычерпать; триста человек с ружьями, зарядными сумками, мешками с порохом и провиантом пытались разместиться на верхней палубе с доступными в таком положении удобствами. Крик стоял страшный. Никто не обращал на нас внимания.