Джессика Фокс - Три вещи, которые нужно знать о ракетах [Дневник девушки книготорговца] [litres]

В школьном выпускном альбоме про меня написали, что я «милая» – и все, больше никаких прилагательных, существительных или глаголов. Быть может, они недостаточно хорошо меня знали, чтобы вдаваться в детали. Я была не слишком странной, чтобы вписаться в ряды ребят из драмкружка, не так явно следовала популярным трендам, чтобы считаться крутой, и даже училась недостаточно прилежно, чтобы можно было причислить меня к ботанам. Я всегда находилась где-то между, никак не выделяясь на общем фоне учеников провинциальной старшей школы, и поскольку я была ни то ни се, я никогда не ощущала себя частью чего-то большего. Я улыбалась своей «милой» улыбкой, как бабочка порхая по социальному чистилищу школьной столовой, и никогда не садилась за один стол с какой-то конкретной компанией.

Я надеялась, что в колледже все изменится. Аня из зеленых мезонинов говорила, что родственные души встречаются ей в жизни отнюдь не так редко, как она раньше думала, будучи подростком. Спустя месяц учебы в гуманитарном колледже Франклина и Маршалла, я убедилась, что в словах Ани была правда, но она оказалась совсем не такой, как я ожидала. Я жаждала стать частью сообщества, иметь собственную компанию, но вскоре обнаружила, что невозможно предугадать, где именно мне доведется встретить близкого по духу человека, и часто это происходило в самых неожиданных местах. Парень с моего курса, девушка, жившая со мной в одном крыле общежития, несколько преподавателей. Я слышала голоса единомышленников среди писателей, книги которых читала, а иногда даже узнавала родственную душу в вымышленных героях их произведений.

Несмотря на все приключения, пережитые мной с тех пор, как я закончила колледж, мне все еще мучительно не хватало чувства принадлежности к чему-то большему. И хотя мне чрезвычайно повезло иметь друзей в разных уголках планеты, это было неравноценно тому, чтобы ощущать себя частью группы, компании, клана. И теперь, сидя в обществе остроумной и непритязательной элиты Уигтаунского книжного фестиваля, дома у незнакомого человека, над Книжным магазином, за тысячи миль от дома, в отдаленном уголке Шотландии, я с изумлением осознавала, что мне, быть может, наконец-то удалось хоть на миг испытать это чувство общности.

Одно я знала наверняка – если это и был мой личный Алгонкинский круглый стол, то я уж точно была самой трезвой из всех, кто за ним сидел. Спустя полчаса едкой иронии и пьяных подначек я, борясь с жуткой усталостью, взобралась вверх по лестнице, в свою спальню, где под убаюкивающие звуки смеха и болтовни, доносившиеся снизу сквозь трещины в половицах, быстро погрузилась в глубокий, сладостный сон.

При тусклом свете утра, пока воспоминания о вчерашнем вечере всплывали в моей голове, я внезапно поняла, что в доме царила тишина, а вот утренний хор на улице становился все громче.

Я выросла в пригороде Бостона, и звуки, которые обычно приветствовали меня по утрам, в основном издавали люди: мягкое гудение чьей-то газонокосилки, свирепый гудок рассерженного водителя, приглушенные звуки радио из комнаты сестры, пение отца в душе или легкие мамины шаги на лестнице. Живя в Лос-Анджелесе, я успела привыкнуть к утренней тишине. Моя квартирка находилась так высоко над городом, на холмах, в новом сейсмостойком доме со звукоизоляцией, что ни единый звук, даже шум машин на бульваре Сансет не мог просочиться внутрь.

Я предполагала, что, живя в маленьком шотландском городишке, буду просыпаться в такой же тишине, но я ошиблась. С неподдельным интересом я прислушивалась к симфонии звуков за окном. Было что-то волшебное в этом оркестре птичьих голосов, в который время от времени конечно же вмешивался баритон коровьего мычания.

Я выскользнула из-под одеяла, не страшась холода, и отдернула штору. Стояла восхитительная солнечная погода, а с улицы на меня смотрела пестрая палитра уигтаунских крыш. Это было самое что ни на есть неожиданное и восхитительное зрелище – целая вереница домиков с шиферными крышами самых разных форм, цветов и размеров. Серые, зеленые, голубые, из камня, закаленного непогодой. Каждый коттедж отличался собственным, уникальным характером, возрастом и историей. Повсюду, сколько хватало глаз, в небо устремлялись маленькие изогнутые дымоходы, вокруг которых вились упрямые цветы и пучки травы – напоминание о влажном умеренном климате Галлоуэя.

Справа мне удалось разглядеть соседские садики – вымощенные булыжником, причудливые, как и крыши, дышащие стариной. Каждый из них служил отражением жизни его обитателей: одни не требовали особого ухода, поскольку были почти полностью вымощены и заставлены цветами в горшках, другие, давно заброшенные, успели зарасти сорняками, но много было и роскошных, ухоженных садиков с сушившимся на веревках бельем и уголками для отдыха. Друг от друга дворики отделялись каменными оградами, некоторые из которых были построены недавно, а некоторые – потрепанные временем и увитые плющом – напоминали о Викторианской эпохе. За садами аркой уходил к небу ярко-зеленый холм. На его вершине стоял высокий каменный монумент. На склонах холма паслись коровы и овцы, ярко выделяясь на фоне голубого неба. Это был рай для всех органов чувств. Все здесь было такое красивое, такое чистое, зеленое и свежее.

Опустив взгляд, я увидела на каменном подоконнике светло-зеленый лишайник. Его мохнатые серебристые веточки расползлись по стене за окном. Как-то раз один из друзей сказал мне, что лишайник любит чистый воздух.

– Дороти, ты больше не в Канзасе, – снова сказала я себе, вспоминая привычное облако липкого смога, которое неизменно висело над Лос-Анджелесом.

Я подняла оконную раму и с наслаждением сделала глубокий вдох. Мои изголодавшиеся по кислороду легкие запели, а голова закружилась. Посмотрев налево, рядом с водосточной трубой я увидела подстенок с небольшим, вырезанным в камне лицом. Должно быть, ему очень много лет. Резьбу отполировали ветра, она покрылась зеленоватым мхом, а каменное лицо с закрытыми глазами улыбалось, идеально передавая если не выражение моего собственного лица, то уж точно мое настроение.

Когда, спросила я себя, я в последний раз давала отдых своим ушам? Они наслаждались тишиной и пением птиц с той же жадностью, с которой мои легкие глотали чистый воздух. Мысли свободно порхали, ни за что не цепляясь. Я полностью отключилась от всего, без средств связи, без списков дел, без машины, даже без телефона. Я почувствовала, как, несмотря на холодный воздух, по телу теплом разливается усиливающееся, загадочное чувство, которое, однако, тут же исчезло, стоило мне подумать о копившихся в моем электронном ящике входящих сообщениях.