Игорь Шестков - Покажи мне дорогу в ад

Мазали-мазали.

Наконец, один начальник все-таки попал. Я видел, как птичья головка беспомощным комочком плоти упала на землю, а из пернатого тела, как из черного бокала прыснула алая кровь.

Начальники заревели от удовольствия. Сергей Георгиевич нахмурился. Бросил сигарету и раздавил ее остроносым ботинком. У Мананы по лицу пробежала гримаса брезгливого отвращения.

Сергей Георгиевич был высок, худ, элегантен. Остальные начальники — были похожи на Бобчинского или Добчинского. От них невыносимо несло коньяком и чесноком.

Один из них, тот самый, который убил ворону… товарищи называли его почему-то Курчавым Юсей, хотя он был лыс как биллиардный шар, решил показать Манане, как правильно целиться. Она не возражала.

Он обнял ее и облапал маленькую грудь девушки потными ладонями с короткими толстыми пальцами. Когда черепаший ноготь Юси нажал ей на сосок, Манана дернулась, как испуганный олененок.

Я вскочил и грубо отпихнул его от Мананы. Сил во мне тогда еще было как в молодом Геракле.

Сергей Георгиевич тактично отвернулся. Остальные начальники состроили скабрезные мины. Курчавый Юся встал, отряхнулся, мстительно посмотрел на меня… Пробормотал: «Полегче, полегче, петушок, а то крылышки подрежем».

Тут в ворота дачи ввалилась щебечущая толпа девушек. Сергей Георгиевич поприветствовал их и провел в здание с саунами и бассейном.

Начальники переглянулись, обменялись похабными комментариями и ушли, а мы с Мананой остались на дворе.

Похоронили обезглавленную ворону.

Манана соорудила над ее могилой что-то похожее на крест.

Отнесли пистолеты, неиспользованные мишени и коробочки с пульками в дом. Поднялись на третий этаж, в выделенную нам комнату. Без двуспальной кровати, но с диваном, креслами, книжным шкафом, роскошным проигрывателем и большим набором пластинок. Сели в кресла и немного помолчали.

Нашел пластинку группы Прокл Харум. Поставил песню, которую несколько раз слышал по радио. «А whiter shade of pale». Слова ее я не понимал тогда, не понимаю и сейчас, хотя читал и перевод и интерпретации. Но мелодию этой песни, похожую на баховский хорал, я полюбил сразу и на всю жизнь. И то особенное настроение молодого человека, которое она отражает. Когда и любовь уже не спасает, а топит. И в душе развивается психоделическая некрофилия, «более белая, чем сама бледность». Но не всамделишная, а как бы наигранная, и потому не страшная, а влекущая.

Пригласил Манану потанцевать. Она согласилась. Мы обнялись. По выражению ее лица понял, что эта песня будит в ней печальные воспоминания. По ее щеке вдруг побежала слеза. Я поймал ее губами и слизнул.

Манана положила голову мне на плечо. А когда мы опять сели в свои кресла, прошептала на ухо: «Я до сих пор — невинная девушка. И сделает меня женщиной только мой законный муж после свадьбы».

— А как же пять лет МГУ? Студенты и профессора, американские и европейские… умничали, умничали… и остались с носом?

— Именно с ним. В прямом и в переносном смысле.

— Понял, понял.

— А ты понятливый!

— Ты меня всего на четыре года старше. Но ты решила, что я ребенок, и к тому же полный идиот. А меня жутко к тебе тянет. Не только сексуально… этнически… может, потому, что грузины и евреи — двоюродные братья?

— Опять умничаешь? Не хочу с тобой темнить. Мой папа вздумал отдать меня за тебя замуж. Сговорился с твоим дядей. И твоя тетя знает. И бабушка. И все мои. А меня сама эта мысль — что он хочет какие-то выгоды получить от моего замужества, вроде как монарх, приводит в бешенство. Я не принцесса, ты не принц, а он не король.

— Интересные дела. У меня есть идея. Давай их надуем. Пусть себе свои планы строят. Как твой папа сказал, боги только смеются… Вот мы и станем этими богами. Будем хохотать. А им скажем, что все, мол, в ажуре, так мол и будет, как они задумали. А сами будем жить как живется. И будь, что будет.

— Ты еще не все знаешь. Если мы поженимся, то через год-два твой дядя отправит нас в капстрану. Будем дальше учиться в Лондоне или Сан-Франциско. Это в его власти. А мой папа добудет деньги. Откуда, я не знаю, он меня в свои тайны не посвящает. Он говорит, что в Совке скоро жить будет невозможно. Старые придурки начнут войну на юге, дряхлая экономика СССР не потянет холодную и горячую войны одновременно, начнется развал. Народ валом отсюда повалит, не как сейчас, а миллионами. А эти самые начальники, которых ты сегодня видел — они из директоров заводов превратятся в их собственников, захватят комбинаты, целые отрасли, нефте- и газодобычу… станут миллиардерами. Они уже сегодня тайно делят страну. Так говорит мой папа, и поверь мне, он знает, что говорит. Не даром он в Госплане второй человек.

— Погоди, хрен с ним, с Госпланом, до меня только сейчас дошло, ты что же, по плану наших родных должна меня сегодня вечером соблазнить? То-то бабушка настаивала на том, чтобы я свежие носки и трусы надел. Понимаю. Сан-Франциско.

— Ну да.

— Дела! В начале — в койку. Потом — в ЗАГС. Затем в Лондон. Навсегда, надо полагать. Да еще и с полными карманами валюты. Есть о чем призадуматься. Хотя… чего уж тут думать… Валяй!

— И не подумаю. Сам же сказал — будем жить как живется.

— А как же план дяди и папы?

— А к черту все.

— Ладно, к черту, но поцеловать-то себя ты позволишь, номенклатурная принцесса?

— А если нет?

— Тогда я сейчас же позову сюда милейшего Юсю Курчавого!

— Ах ты негодяй!

— Скажу ему, дядя Юся, идите скорее к нам, Мананочка хочет вам что-то показать! Под бальным платьем.

— Только позови, я ему хобот отрежу.

— У него его никогда не было.

Неожиданно к нам постучали.

В комнату вошел Сергей Георгиевич и мой дядя. Оба явно были чем-то серьезно обеспокоены.

Они сообщили нам, что один из гостей, член ЦК КПСС и кандидат в члены… скоропостижно скончался в сауне, и мы должны покинуть дачу до того, как сюда приедут представители правительственной комиссии.

Девушек и персонал уже отправили по домам…

Дядина Волга укатила еще несколько часов назад, поэтому Сергей Георгиевич отвез нас домой на своем Мерсе. Высадил Манану у номенклатурного домов недалеко от Университетского проспекта, в одном из них она жила в роскошной двухкомнатной квартире. Когда Манана выходила из машины, я успел взглянуть ей в глаза… В ее холодные, равнодушные глаза пресыщенной барыни. Наконец-то освободившейся от навязанной ей роли.

Через несколько лет я узнал от дяди, что Манана вышла замуж за австралийского профессора-историка, и живет с ним в Сиднее. Профессор этот долго стажировался в СССР, наверное шпионил, познакомился в какой-то компании с Сергеем Георгиевичем, тот сосватал за него дочь. Был он лет на двадцать пять лет старше Мананы, обладал прекрасным баритоном и пел по воскресеньям в пресвитерианской церкви.