Дмитрий Бавильский - Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Прочность Сан-Франческо, в особенно благочестивые времена подвергавшегося критике за явные отсылки к древнегреческому стилю, из-за чего его обзывали даже и «капищем языческим», сослужила службу во Вторую мировую, когда его повредили бомбардировки, но сам храм устоял.

Собор, строившийся Малатеста в качестве семейной усыпальницы (в действующую церковь его превратили только при Наполеоне), так и не был доведен до логического завершения, превратившись в мраморный ларь с невнятным навершием фасада, который как следует и не разглядишь – настолько мала площадь вокруг.

Хотя по модели Альберти (проект его известен по медали работы Маттео ди Андреа де Пасти – веронского скульптора, украшавшего фасад) планировались эффектный фронтон и монументальный купол – совсем как у римского Пантеона. Но тут папа Пий II, великий гуманист и просветитель Пикколомини, много сделавший для родимой Сиены (там мы с ним и столкнемся, можно сказать, лицом к лицу в местном Дуомо), предал Сиджизмондо анафеме на Рождество 1460 года, из-за чего строительство скомкали.

Странно, конечно, что Феллини в «Амаркорде» обошелся без этого знакового мавзолея, ставшего храмом. С другой стороны, даже со всеми поправками на обобщение творение Альберти не катит: своим остро экспериментальным норовом (радикальный разрыв с готикой и пристальный взгляд в сторону «идеалов античной красоты» и древних пропорций) оно прямо противоположно любым обобщениям. «Единственная улица для туристов»

Римини богат самыми первостатейными культурными ассоциациями: впечатлительному туристу хватило бы того, что, к примеру, фонтан на Кавур нравился Леонардо да Винчи, о чем сообщает мемориальная доска; и что именно здесь случилась трагическая любовь Паоло и Франчески, многократно воспетых в стихах (Данте!) и в оперной музыке, после чего предки этой самой возлюбленной пары оставили в истории мировой культуры свой неизгладимый след храмом, который построил Альберти, а украшали Джотто и Пьеро делла Франческа. Не говоря о Рубиконе, разумеется, который и я сподобился перейти; точнее, на машине переехать.

Центральные площади окружены мелкой системой уличных капилляров, но меня не оставляло в Римини ощущение разреженной структуры пространства – точно повсюду между улицами и отдельными домами висят незримые гамаки и на них качаются незрячие люди из бывших.

Но современность здесь победила историю, из-за чего на первый план вылезает туристическая суета Корсо, а не тенистые закоулки развалин.

На карте особенного доминирования главной улицы не слишком видно, но когда ты внутри…

Этой стремительности Корсо Феллини посвятил одну из важных сцен «Амаркорда» с автомобильными гонками, также проговорив ее и в книге интервью. Эпизод из фильма, проговоренный словами

С площадей при въезде и выезде из города, которые соединяла главная улица – Корсо, убирали все лотки, лавки закрывались, у кого окна и балконы выходили на Корсо, сдавали их по астрономическим ценам, кто был совсем беден, устраивался с опасностью для жизни на крышах, связных на мотоциклах и велосипедах высылали километров за десять, в открытое поле.

В день пробега в послеобеденное время, за пять-шесть часов, на улицах уже не было ни души. Все толпились под портиками или стояли у окон, как в оперных ложах: подеста, граф, жена секретаря отделения фашистской партии, и неотрывно смотрели в арку Августа в начале Корсо, откуда должна была выскочить головная машина. Одни размахивали флагами, другие – одеялами, перебрасывались из окон через дорогу инжиром. Тогда у нас не было радио, и никто не знал, что происходит на пробеге. Некоторым, у кого был телефон, было только известно, что час назад гонщики прошли Парму, и на основании этого делали расчеты: через 50–70 минут первый «болид» должен промчаться по Корсо, совсем пустой и свободной, если не считать городского сумасшедшего – дурачка, который, как всегда объятый манией величия, похожий на кенгуру, жал на педали посредине мостовой, издавая ртом звуки, изображавшие грохот выхлопных труб «бугатти». Обычно уже в сумерках мотоциклист звуками трубы оповещал о появлении головной машины. Из всех окон раздавался вопль: «Это Бордино! Нет, это Кампари! Да что вы, это Бриллипери, он меня узнал, кивнул мне!»

…Потом становилось совсем темно, у окон ужинали всухомятку, тайком целовались, кто-то пел. И так всю ночь, тишину которой то и дело вдруг нарушал ужасающий шум, а темноту прорезали фары, тотчас исчезавшие во мраке. Под утро самые упорные, те, кто уснул, положив голову на подоконник, с обалдевшим видом открывали глаза от шума моторов, все реже и реже проносившихся машин. «А кто это был?» Ответы с каждым разом становились все грубее и непристойнее, и к семи часам утра все уже бывало кончено 29.

Твиты из Пезаро

Вс, 21:44 : В Пезаро тоже есть пляж, но курортной пустышкой его не назовешь, несмотря на пустоватые музеи. Какой разительный контраст с Римини.

Вс, 21:47 : Городская Пинакотека, ради которой мы к вам заехали на час из-за грандиозного полиптиха Беллини, объединен (за 10 €) с домом-музеем Россини и ренессансной выставкой в палаццо Дукале в Урбино. Что ж, придется ехать в Урбино.

Вс, 21:53 : Музей Россини находится напротив пезарской Пинакотеки в доме, где композитор родился и который покинул в детстве. Бедекер обещает аутентичные оконные проемы. Несколько личных вещей композитора передал в Пезаро (ноты, гравюры, пианино) один коллекционер и поклонник Россини после его смерти. Оконные проемы действительно аутентичны, а еще там все время громко играют увертюры к операм – так и не уходил бы.

Вс, 22:07 : В городской Пинакотеке Пезаро даже два Беллини и с десяток залов второстепенной живописи да майолики с фарфором. Все имена, кроме Виварини и Карраччи, случайного третьего ряда.

Вс, 22:43 : Возле моря, у входа на пляж, стоит очередной золотой шар с червоточинкой от Помодоро. Покатый город

Еще более явной «единственная улица для туристов» оказывается в соседском Пезаро – здесь это просторный променад, плавно спускающийся от исторического центра к не менее историческому морю и далее плавно растекающийся по пляжам возле фонтана с очередной скульптурой Помодоро.

Ландшафтных перепадов в этом равнинном прибрежье, почти как в Римини, не наблюдается – пейзажи плавны, как линии у Матисса, а променад является точкой сборки совсем уже курортного городка, лишь в полнейшем отдалении от моря похожем на культурное обиталище со своими средневековыми кварталами, шумным университетом возле небольшой крепости, словно бы вкопанной в центр окраинного холма, сонными кварталами особняков и низкорослых малоквартирников, рядом с которыми всегда осень, палая листва и прочие признаки поэтического комфорта.