Ян Росс - БАСАД

Тут раздался стук в дверь. Шмуэль раздраженно отозвался. Вплыла немолодая тучная особа в аляповатом парике, какие носят религиозные женщины, чтобы скрыть от чужих глаз свои волосы. Профессор Басад сразу обмяк, осел в кресло, поправил и примял кипу поплотнее к макушке.

— Моя жена, — бросил он. И продолжил, обращаясь к ней: — Мы уже все. Закончили.

И сделал в мою сторону жест, каким отсылали лакеев. Еще находясь в оцепенении, я не сразу осознал, что меня вместе с моим «УРА» — пиком моих профессиональных достижений, который вдобавок мог оказаться действительно полезным в нашей лаборатории, — банально выпроваживают. Шмуэль раздраженно покосился в мою сторону и несколько раз повторил свой пренебрежительный жест.

Вернувшись в комнату, где не было никого, кроме Тревожного Магистранта, я постоял, стиснув зубы, развернулся и врезал кулаком в гипсовую перегородку. Податливый материал хрустнул, и четко отпечатались вмятины от костяшек пальцев. Тревожный дернулся, вскочил, подбежал и испуганно уставился на вмятины.

— Почему? Зачем?! Ты что?.. Что ты делаешь? — заголосил недосостоявшийся человек. — Меня же накажут! Я не виноват! Как я теперь оправдаюсь?!

Я с трудом подавил позыв двинуть заодно и по его перекошенной роже с раззявленным в ужасе ртом. Послал его куда подальше и уехал домой.

По пути решаю напиться. Захожу в ларек, там русский мужик лет шестидесяти терзает продавца: мол, зажигалки нельзя перезаправить. Мне бы его проблемы, — злобно усмехнулся я, выбирая бутылку. Выбрал. Стою. Жду.

Продавец приносит газовый баллончик и заправляет несколько разных зажигалок, объясняет, показывает, как делать. Мужик мрачнеет с каждым успешным наполнением, отпускает скептические замечания, все равно не верит и требует выдать ему новую. Продавец отворачивается к полкам, мужик косится на меня и заговорщически сообщает:

— Ты им не верь, зажигалки заправить невозможно.

— Вы знаете, — широко улыбаюсь я, — у меня все зажигалки прекра-асно заправляются.

— Перечить старшим?! — каким-то воинственным движением он подтягивает затрапезные треники чуть ли не до ушей. — Не будешь учиться уму-разуму — Всевышний тебя накажет!

То есть как это «учиться»? Чему учиться-то? Учиться не уметь?! Такой запрос на пару секунд подвешивает мою операционную систему. Выходя, мужик шипит и скрежещет какие-то проклятия, а меня начинает трясти от хохота. Заехав себе бутылкой по колену, я сгибаюсь, потирая ушибленное место и пытаясь удержать равновесие и стеклотару. Плюхаюсь на пол и хохочу. Хохочу и не могу остановиться.

Проспавшись, я привел мысли в некое подобие порядка, собрал оставшиеся резервы терпимости, несколько раз прокрутил в уме предстоящий разговор со Шмуэлем и записал основные тезисы. Для подтверждения изначального договора о теме проекта распечатал серию электронных писем, где мы обсуждали его подробности. И все же, чтобы избежать конфронтации, заранее решил сделать упор не на выяснении, кто из нас прав, а на том, что мой алгоритм вовсе не является имитацией чужого продукта.

Да я и не мог создать такую масштабную модель, как в той фирме, где когда-то работал. Даже не будь всего связанного с интеллектуальной собственностью, а просто из-за нехватки времени. И мне посчастливилось, или на меня снизошло… Так или иначе, родилось завораживающе элегантное решение. И единственное общее с тем продуктом было некое глобальное понимание природы томографических реконструкций — материя слишком абстрактная, чтобы могла идти речь о какой-либо собственности.

Всю дорогу до факультета я репетировал воззвание к разуму и милосердию моего научного руководителя, придирчиво вслушивался в интонации, смягчая и оттачивая формулировки. У двери кабинета мельком просмотрел листок с тезисами, скороговоркой повторил ключевые моменты и постучался.

— Проект отменен, — отрезал Шмуэль, как только я вошел. — Ставлю тебе неуд. На кафедре разбирайся сам, меня не ввязывай.

Подписав соответствующий бланк, профессор Басад велел мне сесть и с неторопливой обстоятельностью зачитал новые правила работы, сводящиеся к тому, что отныне все мои действия будут регламентироваться еще более строго. Затем, так и не позволив мне ввернуть ни единого слова, вручил листок с заповедями моего дальнейшего существования и распорядился проследовать в лабораторию.

В верхнем правом углу над мелко набранным сводом правил нахально красовалось «с Божьей помощью».

Пинок под зад и, главное, отторжение моего «УРА» взбесили меня до крайности. Не то чтобы мое терпение лопнуло: все, что могло лопнуть, лопнуло уже давно. Назревавшее, набухавшее, гонимое, но само собой напрашивающееся желание кристаллизовалось в решение и решимость.

Я подвел итог. В изначальном поиске профессора я брал за основу три критерия: область исследований, отношения с научным руководителем и рабочую атмосферу — взаимоотношения с коллегами.

Первым пришлось почти сразу поступиться ради второго, но и это второе со временем изгадилось. Да и атмосфера была не безоблачной, учитывая учащающиеся закидоны Тревожного Магистранта и непонятную выходку Телохранителя. Зачем ему понадобилось лезть ко мне с ложной подсказкой на тему второго экзамена, я так и не понял, хоть и не держал на Телохранителя зла.

Однако, оставляя в стороне изъяны рабочей атмосферы, в сухом остатке имелось следующее: пять-шесть лет заниматься научным исследованием в насильно навязанной и абсолютно неинтересной области, с человеком, который регулярно вытирает об меня ноги, канифоля мозги своими религиозными бреднями, — к этому ли я стремился?

Ответ был четок и ясен: нет, не к этому.

Пора было менять научного руководителя, и там с условно чистого листа (неуд и проблемы со стипендией ведь никуда не денутся) упражняться в толерантности, всепрощении и мире во всем мире, столь дорогих сердцу моего психоаналитика.

В таком случае следовало бы согласиться на новые условия работы и, продолжая получать аспирантскую стипендию, втихаря подыскивать другого руководителя. И только потом, заручившись его поддержкой, распрощаться с профессором Басадом.

Но не хотелось юлить, проделывать такие маневры за спиной Шмуэля и тратить средства из исследовательского бюджета. Нет, не то что не хотелось — было противно, и я заранее знал, что не смогу пойти на такое хотя бы из брезгливости. Куда честнее — объясниться, взять академический отпуск и заниматься поисками за свой счет и с чистой совестью.

Разговор прошел на удивление гладко. Догадываюсь, к этому моменту я тоже порядком достал профессора Басада, и он был рад в скором времени от меня избавиться. А пока от меня требовалось досдать в авральном порядке хвосты, завершить текущие серии опытов и составить подробную документацию всего сделанного с начала аспирантуры. Так как объем работы получался изрядный, профессор Басад гарантировал продление стипендии на этот период.