Мария Метлицкая - Стоянка поезда всего минута

– Ложитесь на кресло, Ирина Григорьевна! – пригласила она. – Все будет… нормально.

Гуся тихо расплакалась.

Натянув перчатки, доктор проговорила:

– Ну, мать твою, поехали!

Так она всегда говорила перед тем, как начать.

После больницы Гуся поселилась у своих. Помогала с папой, ходила по магазинам, стирала, гладила – словом, пыталась отгородить маму от хозяйственных дел. Но через месяц та сказала:

– Все, хватит, доченька, возвращайся домой! Посмотри на себя – мы и так тебя совсем измучили! Ты не волнуйся, мы справимся, мы же привыкшие к трудностям! Да и вообще, у тебя своя жизнь, ты так молода, а нам надо привыкать справляться самим. Да и как-то все наладится, девочка, возвращайся домой!

Измученная бессонницей, Гуся не сдержалась и разрыдалась: какое счастье, что она ничего не успела рассказать родителям. Возвращаться домой? А где ее дом? Опять туда, к Юре и его матери? Ох, как не хочется! Но родители… Они начнут переживать: как же так, Ира ушла от мужа, такого в их роду еще не было. Проплакала всю ночь.

А на следующий день позвонил Юра. Не говорил – кричал: он сломал ногу, даже за хлебом сходить некому. Маму увезли в больницу с сердечным приступом, а Гуся предательница. А еще говорила, что своих не бросают!

– Я приеду, – тихо сказала Гуся. – Через час я приеду.

Он, кажется, удивился и замолчал.

Гуся повесила трубку. «Ну вот, все решилось само собой, – усмехнулась она. – Жизнь сама расставила точки над i. А может, и хорошо?»

И Гуся поехала на Ленинский. «Приготовлю обед, приберусь, а там пусть разбираются сами. Зато моя совесть будет чиста».

Обрадованный муж суетился – снял с нее сапоги, надел тапки, предлагал чаю. В холодильнике было пусто, а раковина до краев заполнена грязной посудой. Гуся сходила в магазин, приготовила обед, прибралась в квартире. Боже, какая разруха! На полу в ванной лежала огромная куча грязного белья – пришлось запустить стирку.

К вечеру устала так, что не было сил сдвинуться с места.

– Останешься? – тихо спросил Юрик, смотря на нее преданными, собачьими глазами. – Я так соскучился по тебе, Ирка!

«В конце концов, ничего страшного не случится, – уговаривала себя Гуся. – Всего-то переночую. На дворе ночь, ехать к своим нет сил. Так устала, что просто не доплетусь до автобуса. А утром уеду, все решено».

Заглядывая ей в глаза, муж светился от счастья.

Она усмехнулась – какая забота! Странные чувства овладевали ею: и злость, и гнев, и раздражение, и даже презрение. Но тут же подступали другие – жалость, сострадание и даже раскаяние: как она могла оставить его, такого беспомощного, никчемного, уязвимого и безвольного? Эти чувства боролись в ней: мне его жалко? Я его жалею после всего, что он сделал со мной? Со мной и с ребенком? Никчемный и бесполезный неудачник, нытик и слабак! Но сердце ныло, и больше всего она чувствовала опустошенность.

Как же она устала, господи, какой был кошмарный и страшный месяц, как она смогла через все это пройти? Сколько может пережить человек, откуда черпает силы? Из каких глубин?

Однако переживает. Падает и встает заново. Кряхтит, стонет, проклинает судьбу и идет дальше. Если не умирает.

Ночью Гуся проснулась от осторожных прикосновений мужа.

Дернулась, как от укуса змеи.

– Не надо. Не смей, – твердо сказала она.

Он затих.

А утром – вот чудеса – Гусю разбудил запах кофе. На столе стояли тарелки, приборы, нарезанные сыр, колбаса, хлеб – все то, что она притащила вчера.

На сковородке подгорала яичница.

– У тебя горит, – усмехнулась Гуся. – Не прозевай.

Муж закивал, засуетился, дрожащими руками подхватил сковородку, обжегшись, швырнул ее на пол, и яичница разлетелась по кухне. Сев на табуретку, Юрий закрыл лицо ладонями. Гуся сидела как каменная – ни подойти, ни обнять, ни утешить не было сил.

– Хватит, Юра, – сказала она. – Ей-богу, хватит! Мне и так… хватает, поверь. И вообще я ухожу.

Дальнейшую сцену хотелось поскорее забыть. Юра валялся у нее в ногах, умолял, обнимал ее колени, пытался целовать руки, громко рыдал и обещал покончить с собой – без нее жизнь пуста и бессмысленна.

Вконец обессилев, Гуся молила мужа остановиться. Смотреть на унижающегося человека ей было невыносимо. Она попыталась встать – он обхватил ее за ноги, заглядывал в лицо глазами побитой собаки.

Наконец Гуся не выдержала и кивнула:

– Хорошо, я останусь. Только запомни – это абсолютно ничего не значит, ты понял?

Мелко закивав, Юрик поднялся с пола. «Какой же он жалкий», – мелькнуло у нее в голове. И снова заныло сердце.

Весь день, испытывая страшную неловкость, они не смотрели друг другу в глаза.

Старуху выписали через неделю – с обычным гипертоническим кризом в больнице долго не держат. Персонал ждал ее выписки, как манны небесной. Ксения Андреевна гоняла врачей и сестер, скандалила дни напролет – уколы делают плохо, врачи невнимательны, питание мерзкое, будят рано, и по ночам в палате горит свет. Соседки мерзейшие сплетницы, простонародье. В палате воняет. Ну и так далее.

Дома, надо сказать, она немного примолкла и даже улыбнулась невестке, горячо нахваливая готовку:

– Бульон, Ириша, прекрасный. Такой ароматный. Ты, детка, положила корень петрушки?

– Ничего я не положила. Морковь и лук – все, как обычно, – буркнула Гуся.

С мужем все было неясно. «Люблю ли я его, – думала Гуся, – или просто жалею? Жалкий, жалкий, потерянный неудачник, неловкий и неумелый, как малый ребенок, все валится из рук, весь в ожогах и порезах. Нет, – тут же возражала сама себе Гуся, – я полная дура. Юра законченный эгоист, даже эгоцентрик, не думающий ни о ком! А я слабохарактерная тряпка, вот и имею все это!» И снова откладывала возвращение к родителям – как оставить лежачую свекровь и мужа на костыле?

«Добились своего, – злилась Гуся. – Не мытьем, так катаньем». Надавили и добились – муж слезами и уговорами, старуха своим жалким видом и нежданными благодарностями. Но, кажется, никогда ей не были так рады – муж был нежен и предупредителен, старуха выдавливала из себя улыбку.

«Уеду, все равно уеду, – убеждала себя Гуся. – Как только ему снимут гипс, как только придет в себя старая ведьма. Уеду!»

Но постепенно все прошло – Гуся не могла, не умела злиться, ей не дано было копить обиды и припоминать прошлое.

И случилась ночь, когда они с Юрой снова стали близки, и самое стыдное, что она сама к нему потянулась. Выходит, простила. Наутро удивилась – отпустило! Обида испарилась, как не было! Какая она беспринципная, слабая и безвольная дура! Но стало же легче, значит, все правда – обиды нас разрушают?

Яська права – она существо без костей и стержня. Тряпка. Ее можно обижать, ломать через колено, унижать. Она отходчива до неприличия, не помнит обид. Ненадолго ее хватило. Стыдно, но факт, что тут поделать…