Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых [litres]

Стена эта была источником многих неприятностей даже в те далекие дни, когда им приходилось платить врачам за лечение собственных болезней из своего кармана и когда не было бесплатной службы сельскохозяйственного развития и консультирования. Но положение в стократ ухудшилось теперь, когда на фоне вышеупомянутой службы, а также Государственной службы здравоохранения ветеринар безжалостно выделяется и обличается как единственный, кому приходится платить наличными.

Чаще всего фермеры проглатывают горькую пилюлю и вытаскивают чековые книжки, но некоторые – примерно десять процентов – прилагают все усилия, чтобы как-то увильнуть от этой необходимости.

У нас в Дарроуби имелись наши личные десять процентов – не очень сильный, но постоянный источник раздражения. Как помощник, я к финансовым делам отношения не имел, да и Зигфрида они, как правило, особенно не занимали, кроме времени, когда рассылались счета за квартал. Вот тогда он начинал лезть на стенку.

Мисс Харботтл, наша секретарша, педантично представляла ему оплаченные и неоплаченные счета аккуратной стопкой, и тут начиналось! Он проглядывал их поочередно, и было жутко наблюдать, как у него неуклонно поднимается давление.

Как-то вечером я застал его скорчившимся над письменным столом. Время шло к одиннадцати, а день у него выдался тяжелый. И сопротивляемость его была на нуле. Он внимательно прочитывал счет, прежде чем положить его на стопку слева от себя. Справа стопка была пониже, и если счет водворялся на нее, то это сопровождалось сердитым бурчанием, а время от времени бешеными взрывами.

– Нет, вы только представьте себе! – проворчал он, когда я вошел. – Генри Брансом… С тех пор как мы в последний раз видели хотя бы пенни его денег, прошло больше двух лет, а он живет, как султан! Не пропускает ни одного рыночного дня на мили и мили вокруг, несколько ночей в неделю нализывается до чертиков, и я своими глазами видел, как на скачках в прошлом месяце он поставил на лошадь десять фунтов!

Он хлопнул счет на пачку справа и, тяжело дыша, взял следующий. И окаменел над ним.

– Взгляните-ка на этот! Старик Саммерс из Лоу-Несса. Голову прозакладываю, он у себя под кроватью прячет тысячи и тысячи фунтов, но, черт подери, ни с единым ради меня не расстанется!

Он помолчал, перекладывая несколько счетов на более высокую пачку, а затем с громким воплем обернулся ко мне, размахивая счетом под самым моим носом:

– Только не это! О черт! Джеймс, это уже чересчур! Берт Мейсон должен мне двадцать семь шиллингов шесть пенсов. И я наверняка потратил вдвое больше, посылая ему счета который уж год! И знаете, вчера я видел, как он проехал мимо окон приемной в новехоньком автомобиле! Мошенник чертов!

Он швырнул счет на стопку и взял следующий. Я заметил, что проделывает он все это одной рукой, а пальцы другой буйствуют в его шевелюре. Я горячечно надеялся, что он наткнется на серию исправных плательщиков, так как опасался, что новых шоков его нервная система не выдержит. И словно бы моя молитва была услышана: в течение нескольких минут только тихо шуршали листки бумаги, когда их поднимали и опускали. Затем Зигфрид весь напрягся и замер в кресле, упершись взглядом в стол. Он взял счет, несколько секунд подержал на уровне глаз. Я стиснул зубы. Ну, сейчас последует извержение вулкана.

Однако, к моему изумлению, Зигфрид начал тихонько посмеиваться, потом откинул голову и разразился громовым хохотом. И хохотал, пока совсем не ослабел от смеха, а тогда посмотрел на меня.

– Майор, вот кто это, Джеймс, – объяснил он. – Милый доблестный старина-майор! Знаете, им нельзя не восхищаться. Когда я купил практику, он уже был должен моему предшественнику порядочную сумму. И должен ее и посейчас. За свою работу я тоже не получил ни единого су. А ведь точно то же он проделывает со всеми, и тем не менее ему все сходит с рук. Он подлинный художник. По сравнению все остальные просто неумелые жалкие дилетанты.

Он встал, открыл стеклянный шкафчик над каминной полкой, извлек бутылку виски и две рюмки. Щедро наполнил обе и одну протянул мне, а затем вновь погрузился в кресло, все еще улыбаясь. Майор вернул ему веселое настроение будто мановением волшебной палочки.

Прихлебывая виски, я размышлял, что в характере майора Булливанта, бесспорно, было что-то красочное и покоряющее. Перед миром он представал воплощением патрицианской элегантности: бархатный голос актера на шекспировские роли, безупречные манеры и избыток особой внушительности. Всякий раз, когда он снисходил бросить мне дружеское слово, я чувствовал, что мне оказана огромная честь, хотя я прекрасно сознавал, что работаю на него даром.

У него была небольшая уютная ферма, жена – деревенская дама в твидовом костюме и несколько дочек, у которых были свои верховые лошади, так как они непременно участвовали в лисьих травлях, которые устраивал Охотничий клуб. Все в его доме, в его образе жизни соответствовало требованиям аристократичности. Но он никогда никому ничего не платил.

Прожил он в наших местах почти три года, и, когда обосновался тут, торговцы наперебой старались заполучить его в клиенты. В конце-то концов, он выглядел одним из тех, к кому они питали особое уважение, – в Дарроуби фамильные состояния предпочитали благоприобретенным. В прямом контрасте с тем, к чему я привык в Шотландии, тут же к человеку, сумевшему разбогатеть, относились с глубоким подозрением. Среди дарроубийцев не было обвинений страшнее, чем пробормотанный под нос темный намек: «Когда он сюда только приехал, у него за душой ну ничегошеньки не было».

Разумеется, когда пелена спала с их глаз, они начали принимать ответные меры, но без толку. Местный гараж взял в залог старый «роллс-ройс» майора и некоторое время яростно в него вцеплялся, но майор сумел вернуть его себе благодаря своему обаянию. Тем не менее одну неудачу он все-таки потерпел: его телефон был постоянно отключен – начальник почты принадлежал к тем немногим, кто оставался невосприимчивым к его улещиваниям.

Но свой срок наступает даже для самых больших знатоков своего дела. Как-то, проезжая через Холлертон, соседний рыночный городок, милях в десяти от Дарроуби, я заметил, что девицы Булливант целенаправленно переходят от лавки к лавке, вооруженные объемистыми корзинами. По-видимому, майору приходилось закидывать свои сети все шире, и я прикинул, что, пожалуй, он созрел для переезда. И действительно, несколько недель спустя он исчез из наших краев, предоставив множеству людей зализывать раны, которые он им нанес. Не знаю, заплатил ли он хоть кому-нибудь перед отъездом, только Зигфрид не получил ничего.

Но и после его исчезновения Зигфрид был не в претензии, предпочитая считать майора умником, величайшим мастером на избранном им поприще.